Владик брезгливо сморщился.
— Зачем ты ее?..
— Кровососы они…
Санька столкнул ногой убитую летучую мышь в дыру, под пол, где шастают крысы. Вымыл руки на отмели под ветлой, вытирает об штаны.
— Ушатики на сонных людей нападают. Дед Якуб говорил. Задремал, говорит, однажды на рыбалке, а она впилась в руку и сосет, и сосет… Как пузырь раздулась. Огрузла от человечьей крови. Хочет улететь, да не может. Машет крыльями — не поднимают. Тут Якуб и прихлопнул ее удилищем…
5
Возле плетня ералашит ветер. Тормошит рослую коноплю, теребит мохрастые косички. А она вырывается, шикает:
— Ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш…
Тут тесно и душно, как в непролазной чаще камыша. Приторно-горький запах спеющих зерен густ — не продохнуть. От него кружится голова и першит в горле.
Владика одолевает кашель. Он зажимает ладонями рот, силится приглушить хриплое кыхыканье.
— Ляг на землю! — требует Санька. — Услышат…
Он толкает Владика в спину, и тот падает лицом в отсыревшую пашню, глухо мычит.
Они залезли в конопляник перед запретным часом, в начале вечера, когда в заречных кустах еще маячил лисий малахай заката. Ждут, когда перестанут човгать немцы по булыжнику на площади.
Чьи-то кованые сапоги топают по проулку. Шаги сдваиваются. Санька приник к плетню. Двое. Прошли вдоль плетня. Один на плече пулемет несет. Замерли шаги.
«К окопу пошли…» — смекнул Санька, вспомнив окопчик, отрытый за огородами под кустом бузины. Каждый вечер, в сумерках, туда уходят два немца с ручным пулеметом. Дозорят ночью.
Видно, десять уже… Пулеметчики всегда в это время появляются в проулке.
Санька прислушивается.
Закутался в тишину деревянный городок. Молчит. Даже собаки не брешут. Будто и они понимают, что пришел запретный час. Только звезды — зеленые, глазастые — копошатся на крышах да в ветках деревьев, что стоят, как черные стога, в конце проулка на площади.
— Пора, видно… — шепчет Владик, выползая из конопляной чащобы к Саньке, который затаился в бурьяне у плетня на корточках.
— Подождем Кастуся, — отзывается Санька. — Приказывал: без него не соваться туда…
— А если не придет?
— Тогда одни поползем…
Внезапно на огородах, там, куда ушли немецкие пулеметчики, хлопнул выстрел. Владик от неожиданности вздрогнул, приник к траве. Санька тоже жмется к плетню.
Метнулось вверх огненное веретено, распороло черную шубу ночи. В прорехе — прибрежные кусты, две копешки сена и спаренные колья дальнего прясла. А вон, поодаль, еще одно заплескалось, разбрызгивая желтый дождь…
И снова тишина. Густая. Черная. Поблескивают в ней звездные светлячки.
Санька поднимает голову, смотрит через плетень. Владик дергает его за рукав: