Пленные стояли нагишом на снегу, как привидения. Снегопад притих. Над загоном повесила седые пасмы тощая туча. За ночь она вытрясла из своих тайников все запасы снега и теперь сорила на землю скупыми хлопьями. Они таяли на плечах обнаженных людей, стекали струйками по телу вниз. И, видно, от них, от этих колючих струек, да от простудного ветра у каждого посинела кожа и покрылась пупырчатой рябью.
Санька очутился во втором ряду с краю. Рядом стояли нагие, а он еще не раздевался — мешкал. Спрятав руки в карманы стеганки, он поглядывал на соседей и зябко ежился.
Тут же, во втором ряду, через четыре человека от Саньки, стоял еще один непокорный — бровастый парень в танкистском шлеме. Одноглазый шел вдоль строя. Увидев танкиста, крикнул что-то резкое. На зов прибежали два конвоира, вытащили танкиста из колонны и толкнули его к одноглазому. Тот, заложив кулак за спину, несколько секунд ощупывал своим черным единственным глазом молодое красивое лицо пленника. Потом коротким боксерским взмахом саданул парня под челюсть. Танкист упал навзничь, широко раскинув забинтованные руки. Конвоиры били упавшего палками по голове, по лицу, пинали сапожищами в живот. Сорвали с него одежду и поставили перед строем на колени.
У Саньки от страха дрожат поджилки: сейчас и его выволокут из строя… Расстегивает ватную куртку, а пальцы не слушаются — распухли от стужи. Снял, швырнул себе под ноги. Стаскивает рубаху…
В загон пришли еще вооруженные немцы. Среди них — офицер. На черном бархатном околыше фуражки зловеще блестит металлический череп.
Коверкая русские слова, перемешивая их с польскими, офицер приказал раненым и больным выйти из строя и построиться возле городьбы слева.
Колонна убавилась наполовину: тут каждый второй был ранен. Об этом говорили бурые от запекшейся крови бинты на руках, на голове, на ногах.
Здоровых начали осматривать. Офицер и одноглазый конвоир шли вдоль строя, у каждого щупали мускулы на руках, зачем-то ударяли палкой по коленям и заставляли приседать. Военнопленных с рыхлыми мускулами, а с виду здоровых и рослых подвергали «испытанию». Одноглазый вытаскивал слабосильного из строя и с размаху бил тяжелым кулачищем по голове. Устоит на ногах — обратно в колонну. Упадет — конвоиры гонят его пинками к изгороди, где ждут своей участи больные.
Дошла и до Саньки очередь. Эсэсовец сам ощупал взглядом озябшую фигурку, ехидно ухмыльнулся:
— Русс-Иван гут…
Он сказал что-то одноглазому. Тот выдернул Саньку из строя и, молча ударив палкой по обнаженной спине, толкнул его к раненым. Они стояли длинными шеренгами вдоль колючей городьбы, многие уже успели, не дожидаясь команды, натянуть на себя рваную грязную одежду. Раненым приказали сесть тут же, на снегу, а здоровых погнали к сараю. Потом и офицер с черепом на фуражке, и конвоиры — все немцы ушли из загона в дощатые времянки, над которыми с самого утра висел дым.