— Ты пионер? Я так и думал. Хорошо. И галстук хранишь? Молодчина! Вот что, тезка. Наган, говоришь, есть? Принеси его мне. Как передать? Объясню. Потом. А сейчас надо думать, как тебе уйти отсюда…
— У нас и пулемет был, ручной… — хвалится Санька. — В дупле прятали мы его. Возле старой мельницы…
Где-то за воротами, возле караулки, брешут овчарки. Одна — ворчливо, другая — с подвизгом.
В черном омуте ночи над загоном через короткие промежутки всплескиваются шипучие огнехвостые ракеты. Вдоль проволоки со злым гудением проносятся разноцветные пчелы. А там, на вышке, откуда они выпархивают, долбит тишину пулемет:
— Дук-дук-дук…
2
На Санькиных ногах лежит белая кошма — колючая и холодная. Дрожат под нею озябшие коленки. Он выдергивает из-под кошмы ноги, и она, будто источенная тлей, вся расползается и клочкастыми хлопьями валится на землю. Такие же ленивые хлопья летят сверху. Они сухо шелестят над стрехой, и Саньке чудится — возле скособоченного сарая шныряют белые стрекозы.
Рядом, где сидел Егоров, теплится на земле вмятина. Ее еще не успело засылать снегом и остудить холодными всплесками ветра. Видно, пограничник ушел совсем недавно. Вроде и не спал Санька, однако не слыхал, когда он исчез.
За дощатой стеной, в сарае, копошатся, кашляют, ругаются. Тесно там. Может, и пограничник подался туда. Там, в затишке, стужа меньше допекает. Много их, «счастливчиков», прячется под дырявой крышей от непогоды, а еще больше — снаружи жмутся к сараю…
Светает. Вверху, над головой, плывут и колеблются белесые полосы. А внизу, в загоне, густая синева. Но вот и она начинает выцветать, блекнуть.
В этом немощном белесом, свете замаячил перед Санькиным взором знакомый зеленый картуз. Егоров, накинув шинель на плечи, стоял под стрехой у самого угла сарая, держал в руках рубаху. «Зашивает прорехи», — смекнул Санька. Но когда подошел к пограничнику, увидел совсем другое: тот орудовал в швах гимнастерки не иглой, как сперва показалось Саньке, а кривым и ржавым гвоздем.
— «Оккупанты» засели в траншеях… — смущенно усмехнулся Егоров.
Вскоре у ворот послышались свирепые окрики: немцы пришли в загон. Не успел Егоров натянуть рубаху на плечи, как и сюда, за сарай, забежал одноглазой автоматчик.
— Шнель! Шнель! — Резиновая палка, словно черная змеюка, упруго извивалась в его мосластой, руке.
Он бил по голове с плеча и наотмашь каждого, кто не успел вовремя отскочить в сторону.
Пленных согнали на середину лагеря, построили в пять рядов и приказами раздеться догола. Чуя что-то недоброе, люди раздевались неохотно, а некоторые совсем не хотели снимать одежду.