Самое большее, что он себе позволял в разгар роббера, ― подсесть к кому-либо из игроков и дать несколько безошибочных советов или с видом знатока покритиковать неудачный ход.
― Помилуйте, сударь мой, ― солидным баритоном говаривал в таких случаях Федор Иванович, ― кто же это при полном ренонсе в пиках да при такой коронке объявляет малый шлем? И себя и партнера подводите. Если уж у меня на руках…
И Федор Иванович обстоятельно объяснял, как бы он поступил на месте игрока. Объяснение бывало дельным и поднимало авторитет Федора Ивановича в глазах игроков.
Располагаясь на этот раз на бархатном диване вагона, Федор Иванович вспомнил, как он уезжал из Питера, ехал в поезде и приезжал в Москву последние разы. Бог даст и теперь Первопрестольная встретит его суетой белых передников, сочным свистком толстого обера и бесконечной вереницей веселых московских "ванек". Бог даст… Но… мало ли что может случиться за шестнадцать часов пути? Все в руце божьей!… Пока, правда, все шло преотлично: разведка произведена, знакомства завязаны, выбор сделан, и, что грех таить, выбор, кажется, неплохой. Традиционный винт организован, и винтеры до сих пор разыгрывают неподатливый роббер уже без советов Федора Ивановича. Сам же организатор винта, уединившись в своем купе с приятным попутчиком, ведет неторопливую беседу о том, о сем.
Попутчик его, крупный мужчина в несколько старомодном черном сюртуке, шелковые лацканы которого до самого живота скрыты за окладистой седой бородой, говорит не спеша, негромким густым баском с хрипотцой. Уже в самом баске этом чувствуется, что человек знает цену себе и каждому своему слову.
― Нет уж, государь мой, ― мягко перебил его Федор Иванович, ласково прикоснувшись кончиками пальцев к коленке собеседника, ― тут вы меня не убедите: никогда московскому воспитанию не достичь петербургского уровня. В Питере, скажу я вам, самый воздух действует, так сказать, воспитующе.
― Однако же, ― пробасил старик, ― ежели имение ваше, как изволите говорить, в Тверской губернии, то и тяга ваша должна быть к нашей Белокаменной.
― Когда мне, не в качестве отставного коллежского советника, а как тверскому помещику, ― Федор Иванович с особенным удовольствием произнес это слово, ― приходится подумывать о бренной стороне существования, сознаюсь: тоже забываю и дворянство, и чины ― и, ― Федор Иванович округло взмахнул, ― к вам, на Никольскую, на Ильинку…
― А по какой части в Москве дела ведете?
― Да разные, знаете ли. Вот теперь хочу маслобойный завод ставить, а то до сих пор лен-батюшка гнал меня к вашим толстосумам.