Он шёл, как ему казалось, очень долго – не глядя по сторонам, не отводя мокрых, хлещущих по лицу колючих лап. Какая-то птица с тихим писком вырвалась из-под ног. Заверещав, кинулся в сторону разбуженный заяц. Ефим не видел ничего. Страшно болело плечо. Рукав был уже мокрым от крови, но ему и в голову не пришло остановиться и перевязать рану. Перед глазами ещё стояла освещённая лучиной изба. Безумные глаза бабы в задравшейся рубахе, искажённое ужасом лицо девчонки с младенцем в охапке, тяжело рухнувшее у порога тело… Сейчас, когда страшное напряжение начало отпускать, к горлу подкатила волна тошноты. С каждым шагом делалось всё хуже, и в конце концов Ефиму пришлось остановиться. Он ухватился за морщинистый, влажный ствол сосны. Лунные пятна сразу же закачались перед глазами. «Да что ж это, Господи…» Зажмурившись, парень опустился на колени в траву. Дрожали руки. Сердце колотилось как бешеное, отдаваясь в ушах и пятках. Дурнота не отпускала.
«Сукин сын… На что сманивал, паскуда… Должок, видите ль, получить собрался… И ведь ни слова загодя не сказал! Чуял, что не стану? Или… Иль наоборот?!. Ему ж ведь и в башку даже не пришло, что откажусь! – вдруг с горечью и стыдом понял Ефим. – Уверен, гад, был! Думал, что раз я там, у себя, в Болотееве-то… Так теперь и бабу смогу… И дитё в люльке… Как выродок последний… Как он сам! – Ефим стиснул зубы, едва справляясь с накатившим отчаянием. – Господи, если б знать… Если б с самого начала понимать… Атаман Берёза, глядите вы! Ватага у него, вишь, на Волге вольная! Убивец, и ничего боле… А ещё врал, что простого люда не трогает, что справедливость у них! Вурдалак чёртов, и надо ж было так… Надо ж было послушать-то его… Тьфу, прав был тятька, и Антипка тоже! Ума нет, считай – калека…»
Ефим не знал, сколько времени просидел в обнимку со стволом, вжимаясь лицом в мокрую, шершавую кору. Медленно текла ночь. Насмешливая луна то на миг освещала деревья вокруг, то пряталась в облака. Из оврага седыми страшными клубами поднимался туман. С близкого болотца несло сырой гнилью. Глухо ухал из чащобы филин. Словно отзываясь, слабо, тоскующе кричал в камышах козодой. И мало-помалу Ефим начал приходить в себя. Дыхание стало ровнее, провалился горький ком в горле. Ушла отвратительная липкая дрожь. Отлепившись от ствола, он сел было – но голова сразу закружилась опять. Ефим поспешно вытянулся на траве. «Сейчас вот засну… А завтра прямо здесь, под сосной, и заберут… Назад отправят… Может, оно и лучше… Самому-то ещё и невесть как добираться… Завтра… Чёрт, дождя ночью не случилось бы… И так мокреть…» На мысли о дожде он и заснул – глубоко и крепко.