– Богатства? Это у меня-то? – зло рассмеялась Аленка. – Вон платье одно, монастырское, посконное, да и то сестры дали. Пастила в кармане припрятана – вот и все мои богатства.
– Ты не кипятись, девица… Это я не для пустого любопытства пытаю. Знаешь ли, что в моей службе главное? Людей уметь видеть. Иначе нипочем они за тобой не пойдут.
– Ишь ты! – издевательски протянула Аленка. – И что же ты во мне разглядел, господин хороший?
– А то же, что и в себе. Верность бескорыстную. Ты за память служишь. А вот родитель твой, чай, с ворами ради имения и прибытка пошел, а после и утек с ними. Знаешь, сколько таких перевидал? Ты глазищами-то не сверкай, смиренница! Ты правду говори!
– Родитель мой, упокой, Господи, его душу, коли прибытки да имение добыл бы, нипочем бы не бросил меня по чужим людям мыкаться. Всего и было-то в нем, что сомнение. За столом, при людях, сказал как-то, что на Москве по приказу Васьки Шуйского не самозванца лютой смертью убили, а подлинного государя, Димитрия Ивановича. Вот и все. Донесли на моего батюшку. А дальше – сам должен знать, у Васьки расправа была короткая. В куль да в воду. А что было имения – воевода нынешний, князь Кутюк, поживился. Вот я теперь при монастыре и живу.
Федор внезапно почувствовал себя неловко. Необычно неловко. Нечасто доводилось ему смотреть в такие несчастные и такие злые глаза.
– Эх, бесталанный был твой родитель, Аленка… – примирительно сказал он, отводя взгляд. – Упокой, Господи, его душу молитвами святых угодников и мучеников. Много в те годы разных людей сгноили. Васька Шуйский зверь был. Лютовал со страху, а не с разуму.
– А позволь, сотник, и мне тебя спросить – честь за честь. Только отвечай прямо, как воинскому человеку пристало. Не лукавь и по сторонам мышью не юли! – решилась спросить девушка.
– Экая ты воительница! – облегченно усмехнулся сотник. – Ну, спрашивай, я как на духу отвечу. Ты ж духовного, я чаю, звания? Может, и грехи мне отпустишь…
– Не монахиня я еще. Послушница… – с вызовом ответила Алена. – А грехи пусть Господь отпускает, не в людской это воле. Ты когда царя Димитрия Ивановича на Москве убивали, на чьей стороне был?
– Не знаю я никакого царя Димитрия Ивановича, – отрезал сотник. – А когда самозванца, Отрепьева Гришку, кончали, я у Васьки Шуйского в самом что ни на есть избранном дворовом полку был. При мне из Гришки душа вылетела. Пожалели мы его с ребятами. На поругание сволочи живым не отдали. Из огненного боя стрелили, чтоб умер смертью чистою, честной, воинской. Хоть и вор он был, а молодец, каких мало. Ну, упокой, Господи, его душу.