, окружил многочисленной стражей и выжидал только удобного момента, чтобы вновь вернуть себе. Хоть воевода и выделил дворянской сотне постой на посаде, да и коломенские жители готовы были приветить внезапно явившихся в город защитников своим гостеприимством, Федору приходилось постоянно держать большинство своих людей в башне.
Там, в обширном караульном помещении в приземелье, они и спали, и ели, и развлекались как умели, и готовили к бою свое оружие, всегда настороже к неожиданностям. В городе, при конюшнях, оставался только сменный наряд, достаточно сильный, впрочем, чтобы дать отпор, если вздумают напасть на него. Ходить по коломенским улицам, где дворян и холопов пришлой сотни встречали недобрые взгляды и сжатые кулаки стрельцов, сотник Рожнов разрешал только большими ватагами. Даже походы на рынок за провизией для караула и для узницы напоминали скорее вылазки осажденных.
Порою Федору думалось, что главным человеком в городе был не воевода, не стрелецкий голова и тем более не он сам, а Марина. Именно вокруг нее стягивались кольца противостояния, за нее боролись видимые и невидимые соперники. Понять бы только – зачем… Сама узница выглядела совершенно безразличной к происходившему вовне. Она была слишком горда, чтобы удостоить своим вниманием низкую грызню «московитов» за то, кто будет ее тюремщиком. Казалось, она вовсе не заметила, что ее перевели из прежней каморки в более удобное помещение, что спала она теперь в уютной постели и обедала за привычным столом. Эта женщина слишком любила свободу и слишком отчетливо осознавала ее утрату, чтобы утешаться подобными мелочами. Почтительное обращение стражи она воспринимала как должное и отвечала на нее ледяной любезностью, словно госпожа – слугам. Служанка Аленка, наоборот, пользовалась полным доверием и любовью Марины… Такое сердечное отношение к бедной прислужнице удивляло Рожнова: слишком не походило это на высокомерный шляхетский нрав, который приписывали Марине на Москве.
Как-то раз Федор приказал позвать Аленку к себе. Хотелось заглянуть в душу этой необычной прислужнице – быть может, так получится хоть немного приоткрыть железные врата, затворявшие путь к душе самой Марины!
– Скажи мне, девица, отчего ты Маринке так верна? – сурово начал он. – Отвечай правдиво, доносить на тебя не стану. Но мне все знать надобно, потому как все сейчас от меня зависят. И Маринка твоя, и самое ты…
Алена молчала, только глаза ее ожесточенно сверкнули.
– Молчи, коли хочешь, – недобро сказал сотник. – Я за тебя скажу. По моему разумению, родитель твой, а то и вся семья с ворами-самозванцами были и многие от них получили богатства и блага.