Должно быть, давно не слышал Федор такой искренней молитвы. Привык, что люди больше о своих земных делах думают, чем о Боге. А может, и сам на путях военных Бога утратил. Где он, Бог, среди крови да лютости?! Может, на дыбе висит с мучениками? А может, лишь со стороны бесстрастно наблюдает, как чада его кровью своих ближних тешатся?! Но Марина молилась так, как будто обращалась к кому-то, истинно существующему, к далекому и одновременно близкому другу. И надеялась – Бог ее не оставит, не доведет до крайности, не позволит совершить грех самоубийства. Ибо и свет во тьме светит, и тьма не объяла его…
«Pater Noster,
qui es in caelis,
sanctificetur nomen tuum.
Adveniat regnum tuum.
Fiat voluntas tua, sicut in caelo et in terra.
Panem nostrum quotidianum da nobis hodie.
Et dimitte nobis debita nostra,
sicut et nos dimittimus debitoribus nostris.
Et ne nos inducas in tentationem,
sed libera nos a malo.
Amen», –
шептала Марина.
И Федор догадывался, что это значит, поскольку за семь лет Смуты немало насмотрелся на ляхов – знал, как они молятся, и понимал: Pater Noster – это «Отче наш» по-ихнему, по-латинянски. Видал он и как поляки перед боем молились, и молитвы их слышал. Но давно уже никто не вкладывал в эти мудрые и вечные слова столько глубокой, истовой веры! Стоял Федор, на месте топтался, как конь, а про себя твердил: «Отче наш, иже еси на небеси…»
Марина закончила молитву, чуть повернула голову и, не вставая с колен, спросила:
– Ты зачем пришел?
– Спросить хочу, всем ли ты довольна, пани Марина. Нет ли хворей каких, сыта ли да обогрета?
– Сыта я, господин сотник. Нет у меня к тебе жалоб.
Тут бы сотнику и уйти восвояси, но уйти он не смог. Ноги словно в пол вросли. Стоял, молчал, бороду теребил.
Марина отвернулась от него и молитвы свои снова читать стала. А на сотника даже не смотрела, точно его тут и не было. Кашлянул тут сотник, о себе напомнил. Марина снова голову к нему повернула и безучастно так спросила, холодно:
– Чего тебе еще?
– Давно я не видал, чтобы люди с такой верой Богу молились! – признался Рожнов. – Посмотреть хотел. Даже завидно стало, что ты так веруешь!
– Что ж, ты по-другому молишься? – удивилась Марина. – Слова твои по-иному звучат, это верно. Только суть у всех молитв одна. Все люди Господа об одном просят – о милости да о прощении. Разве не так?
– Так, пани Марина, – согласился сотник.
– Тогда чему же ты дивишься, пан? – Марина назвала его по-польски, должно быть, потому, что так привыкла с юности величать своих собеседников.
– А тому, пани, что ты молиться не разучилась. После всего, что на земле увидела. Я-то разучился…