В полутемных сенях царских покоев их встретил гулкий лязг и стук железа. Дюжины три нарядных немцев-алебардщиков, сбившись кучей в углу, бросали под ноги победителям свое оружие. На наглых бородатых рожах этих спесивых наемников застыло непривычное выражение страха и растерянности.
– Erbarme dich über uns![84] – раздались испуганные грубые голоса. – Ваш змилуетца над нас! Ми здавайтц наш заднитца!..
Стражников окружили, с угрозой наставляя оружие, а кому и отвешивая увесистые пинки.
– Wo Majestät? Verstehen?[85] Где самозванец, отвечай, колбаса! – спрашивал Татищев, размахивая своей изукрашенной пистолью.
Несколько дрожащих рук неопределенно указали в глубину покоев:
– Kaiser бежаль zurück!.. Бежаль в зад!!! З ним Herr Hauptmann[86] Фюрстенберг…
Татищев властно махнул рукой сынам боярским и дворянам:
– Ищите! Он не мог далеко уйти!
Федька и немолодой сотник сынов боярских быстро и деловито поделили дворец:
– Ну, сотник, давай со своими дворянами в горние покои!
– Добро! А ты со своими – по приземлию[87] да по службам[88] пошарь: может, там самозванец сныкался.
Вековая тишина роскошных царских палат рассыпалась мелкими осколками от грохота тяжелых воинских шагов, переклички сильных голосов, лязга и стука железа. Где-то вспыхнул и замер пронзительный женский крик: как видно, какая-нибудь из панночек двора царицы Марины спросонья да со страху выскочила прямиком на воинских людей…
Федька со своими бросился в темный простенок, к узкой каменной лестнице, ведшей наверх. Впереди внезапно мелькнула белая маленькая фигурка, неловко прыгавшая вверх по ступеням, – женская, и прехорошенькая, сие было сразу видно. Федька было закрестился, подумал: призрак какой-нибудь из злосчастных мучениц дикой похоти царя Ивана Васильича Грозного от их топота да гогота пробудился. Да быстро понял: живая это девица. Призрак-то парит легко, бестелесно, а ей, бедняжке, тяжко было по лестнице подниматься: рубашонка на ней заморского шелка, узенькая, снизу вроде как в оборку собранная. В такой не больно побегаешь: ноги запутаются! Подобрать бы ей подол да и помчаться во всю прыть, но гнушалась панна ножки свои белые, стройные злым московитам показать, спесива была.
– Гляди, братцы, мясо, мясо! – весело и разбойно закричал Ванька Воейков, который был сладострастен. – Имай польскую ярочку! Ой, лакома!
И действительно, фигурка у паненки была хоть куда, где надо – тоненькая, а где надо – соблазнительные округлости так и перекатывались под почти прозрачной тканью. И волосы из-под плата по спине вились – длинные, темные, словно волна… Загалдели молодцы, ручищи растопырили и бросились в угон девушке, забыв про самозванца и про службу свою воинскую.