И дело было даже не в речах «молодого господарчика», а в том, как он произносил эти речи, в исходившей от него горячей, страстной, уверенной силе. Марианна чувствовала: этот человек вправе мстить Годунову, выстрадал это право, но она не была до конца уверена в том, мстит ли он за себя или за кого-то очень ему близкого, за друга или брата. Быть может, за брата, с которым Димитр так сроднился, что в полной мере отождествляет себя с ним? Но нет, он собирается мстить за себя, конечно же, за себя… А брата его названого, мальчика по имени Иван Истомин, убили вместо Димитра в Угличе. Они были так похожи и так дружны, что царица-мать целовала их обоих перед сном… Так рассказывал Димитр – и все в Самборском замке (и даже хитроумный пан Ежи) верили ему.
Сначала Марианну редко оставляли с Димитром наедине: пан Ежи не собирался обнаруживать своих тайных намерений относительно дочери и московского гостя до тех пор, пока пришельца не поддержат в Кракове. Пусть этот сумасброд, князь Адам Вишневецкий, у себя в Брагине катал Димитра на колесницах и называл императором, это все причуды магната, не более! В жилах Мнишеков течет кровь самого Карла Великого, и породниться они могут только с поддержанным королем Речи Посполитой московским принцем, а не с безродным бродягой. Димитр гостил в Самборе, а хозяин замка принимал гостей из Кракова, и с особым почетом – папского нунция Клавдия Рангони.
Пусть гости из Рима и Кракова сами решат: принц этот бродяга или нет! Пусть папская и королевская власть примут решение, и тогда пан Ежи склонит перед этим решением свою гордую голову. А дочкино любопытство пока следует попридержать в узде: пусть Марианна отплясывает с гостем мазурку, если в замке соберется шляхта, и ласково улыбается ему, но не более. Никаких разговоров наедине и тем паче – никаких встреч за пределами замка, в городе!
Но любопытство Марианны оказалось сильнее, чем все запреты пана Ежи. Она не собиралась танцевать с гостем не разжимая губ или убегать прочь, встречая его в коридорах и залах замка. Этого человека окружала тайна, и Марысе отчаянно хотелось приподнять ее покров. И однажды она приподняла – заговорила с молодым господарчиком, когда отец был занят важнейшей беседой с папским нунцием, князем Константином и приехавшим в замок князем Адамом. Московита к этой беседе не допустили – должно быть, стала известной воля Рима и Кракова, но эту волю пока нельзя было сообщить пришельцу.
Московит задумчиво прохаживался вдоль крепостных валов и все смотрел вдаль, как будто хотел различить за холмами и лесами свою далекую родину. Марыся подошла к нему тихо, почти неслышными шагами, и встала рядом: