А то Оська Волохов, няньки Василисы сын, кровывый ножик в кулаке зажимает, да так и остолбенел, будто проклятием скованный, только на красные капли с ужасом зенки таращит. Еще двое, Никитка Качалов, московского дьяка Михайлы Битяговского племянник, да дьяков сын Данилка опрометью в ворота бегут, не оглядываясь… А дворня, сколько их есть на подворье, тоже словно к месту от ужаса приросла, только кто-то крестится, как в наваждении. Афанасий Федорович Нагой на вопль вышел, да так замер на крыльце, только руки воздел. Даже кобели дворовы, хвосты поджав, скулят, как цуценята, к мертвому мальчику с цепей рвутся.
Но выбежал дядька Михаил из людской, штаны на бегу завязываючи (верно, с девкой какой забавлялся!), закричал страшным голосом и в два прыжка настиг бегущих злодеев. Сунул кулачищем одного, сунул второго, они с ног и покатились. Тут дворня опомнившаяся подоспела, навалилась. Оську-то Волохова сразу дворник Сергуха (он по тот день воротную стражу держал) бердышом по башке рубанул, лопнула пополам башка, словно тыква, с места убийца не сошел…
Царевич дохтуру и говорит: «Это ж Ванятку зарезали, братца моего названого, а не меня! Что ж это матушка по мне живому плачет?!» Дохтур Димитрию рот ладонью своей тяжелой припечатал – молчать велел. Но от оконца не оттащил – самому, видно, посмотреть захотелось.
А там царица-матушка над мертвым причитала: «Сыночек мой родненький, Митенька, кровинушка моя единая, ангельчик мой, вставай!!!» Нянька Волохова обрелась, к своему Оське, мертвому, кинулась, тоже заголосила: «Ой, почто, православные, жизни моего сыночка лишили, он же не того дитятю…» Да не закончила преступная нянька: тигрицей метнулась на нее с трупа царица-матушка, белыми ручками своими ухватила с земли полено, да как даст по башке – от души, с оттягом: «Молкни, змея!» Нянька и упала как сноп на труп бесталанного Оськи своего.
Дальше ничего разобрать нельзя было: на колокольне углицкого Спасского собора в набат ударили. Мальчик уж после узнал, что то поп Федот Огурец да посадский сторож Максимка Кузнецов по приказу молодого Михайлы Нагого мужей углицких к оружию поднимали.
Собралась на подворье толпа немалая, кто с дубьем, кто с топором, кто с рогатиной. Перед маленьким окровавленным трупиком с перерезанным горлом все шапки снимали да на колени падали, а иные кровь с травы перстами собирали и осеняли себя крестным знамением сим кровавым. Бабы выли. Набат все гремел.
Привели из города за крепким караулом дьяка Битяговского, связанного, без шапки, в разодранном кафтане. Народ ему улюлюкал, кричал «душегубцем», «цареубийцей» и каменья метал. Один камень в лицо угодил, кровью залился дьяк, но гляделся смерти в глаза гордо, спесиво. Силен был Битяговский.