Наша машина остановилась, как и вся колонна, сильно растянувшаяся и утратившая контроль над своим хвостом. Гражданские автомобили запутались в бесконечном лабиринте нашего обоза и разбили его на неровные части. Кто-то из старших офицеров ворчал и ругался, кляня вечную неорганизованность и, как всегда, дураков и дороги. Наконец послышался характерный щелчок передачи, «Урал» дернулся и покатился, оставляя за собой километры изб, берез и сосен и сны близких и далеких, за которые мы ответственны. Солдат, как известно, спит, а служба идет. Мы, как селедки в бочке, мерно покачиваемся и дремлем. Вдруг резкий рывок, и вот уже не толкаемся плечами, а бьемся головами. Урал всеми ведущими колесами залез в непролазную грязь и принялся ее месить. Выпрыгиваем из кузова и по следам гусениц понимаем, что танки успели раньше.
Костя Фуфаев честно разделил со мной красивое тело «Максима». У него на плече расположился круглый ствол с кокетливыми ребрышками охлаждения, а мне досталась станина с любимыми колесиками. После двух часов ходьбы в направлении заданной высотки руки, ноги и плечи стали поочередно отказывать. Даже стоять было тяжело. Но есть такое слово надо. Ломишься через «не могу». Не слышно собственных шагов, все плывет в дымке, ноги передвигают тело, но живут отдельной жизнью.
– Стой! Разойдись!
Не важно, кто скомандовал. Возможно капитан Веселов, замполит батальона. Фамилия ему явно досталась не случайно. Всегда в хорошем настроении, с чувством юмора и пониманием того, что солдаты это дети людей.
Все зашуршали карманами, доставая сигареты, папиросы, спички, зажигалки, а кто-то письмо от Наталки или от Галки.
– А где, с позволения спросить, голову на ночь преклонить можно? – никому не адресованный вопрос несколько перекосившегося от длительного общения с пулеметом Кости Фуфаева повис в воздухе.
Еще один питерец Коля Суворов, отличавшийся находчивостью и смекалкой, заметил:
– Ну, что, все, как обычно, выбираем газету, обращаем внимание ни не название, а на шрифт.
– Причем тут шрифт? Чего ты вечно несешь, Суворов? Ты б лучше про деда своего, про переход через Альпы чего интересного рассказал, может, и нам сгодится. Правда, хлопцы, а то за самого умного пытается сойти, – как всегда неспешно и рассудительно промычал Попадюк.
– Да я в основном о тебе и беспокоюсь, рядовой Попадюк. Ты только посмотри, матерь божья, каких размеров у тебя уши, – продолжал Суворов.
– Сдались тебе мои уши! Пустобрех, одно слово, – с явным раздражением прервал его Попадюк.
– Что правда, то правда, уши твои мне даром не нужны. А вот представь, уснешь ты на газете, шрифт правильный не выберешь, а он давить будет, и на ушах твоих весь отпечатается.