Быстро одеваюсь, второго звонка я не переживу. На улице достаточно светло, белые ночи, но прохладно. Хорошо, мама перешила мне из папиной шинели пальто, оно тяжелое, но теплое. На улицах безлюдно, стук моих каблуков разлетается эхом, тук-тук-тук, но сердце бьется гораздо чаще, струйки пота сбегают по лбу. Если б не густые брови, глаза бы уже щипало.
Дверь в парадную тяжелая, открывается со скрипом, опять четвертый этаж, но здесь лифт, поднимаюсь. Кнопок несколько, какую нажимать, не знаю. Так, инициалы П.С., есть Воронов, давлю звонок.
Дверь сразу открылась, мама стояла в пальто, за ней маячил Павел Семенович.
– Нина, что случилось?
– Потом объясню, надо торопиться.
Мы припустили по ступенькам вниз, я забыла о лифте, а мама бежала за мной. Выскочили на улицу.
– Да что все-таки произошло, Нина?
Я не останавливаясь и не оборачиваясь, выпаливаю:
– Звонил папа, спрашивал, где ты, я сказала ненадолго вышла, не знаю, что будет, если он позвонит еще раз, а тебя не будет дома.
– Я могла быть у тети Маруси, немного задержалась, ничего страшного.
Я не понимаю, зачем мне все это слушать, во всем этом участвовать, да еще и оправдываться. Неприятно видеть рядом с мамой этого Павла Семеновича, как будто он отнимает у меня что-то мое или даже часть меня.
– Почему ты молчишь? Знаешь, он мне рассказал про свои отношения с молоденькой женой офицера, а ты мне ничего не писала.
Жесткости в ее голосе уже нет, но и тепла не чувствуется.
Я почему-то знаю, что надо обязательно как можно быстрее добежать домой, поэтому ничего не говорю, берегу дыхание, и мчусь изо всех сил. Мама обгоняет меня, открывает двери, мы влетаем в комнату – тишина, телефон молчит.
– Быстро раздевайся и ложись в кровать.
Все только и могут, что мной командовать. Форточка была открыта, с улицы послышались быстрые шаги, хлопнула дверь парадной. Теперь уже мы обе торопливо срывали с себя одежду. Мама успела затолкать тряпки ногой под кровать до того, как дверь в комнату открылась, и мы обе юркнули под одно одеяло на родительской кровати. Хорошо, что мы не включили свет, когда пришли, только в коридоре горела лампочка. Мы притаились в темноте, а папа застыл в дверном проеме, как на ладони. Лицо у него было белее простыни. Он постоял немного, затем вышел и закрыл дверь.
Вера разбудила меня, забравшись ко мне на оттоманку. Мама говорит, что она турецкая. Все подушки снимаются, ими удобно бросаться, но сейчас хочется Верке поддать за то, что зажимала мне нос. Родительскую кровать отделяет ширма. Папа спит, вещи аккуратно на стуле. Значит, мамы нет, иначе она бы убрала их в шкаф.