– Ты тоже учишься в Политехе? – поинтересовалась Наташа.
– Нет, мы часто проводим вместе свободное время.
– Ты играешь в их группе?
– Не играю, выступаю в роли ведущего.
– И как, интересно?
– Собирается много людей, энергия пронизывает зал, иногда взрывая его. Заполняя паузы, важно не потерять набранную скорость. Непростая задача, но интересная.
Наташа отошла к необычному проигрывателю – черное с хромом основание, стеклянный верх, множество кнопок. Нажала одну из них, задвигались механизмы, автомат установил выбранную пластинку, и пространство наполнилось объемным звучанием.
– А актерская профессия тебя не привлекает? – Наташа присела напротив меня.
– Привлекала, теперь уже нет. Скажи, а у тебя не возникало желания продолжить семейные традиции?
– Не знаю, может быть. Учусь-то я на факультете журналистики, но чем буду заниматься, бог весть. В настоящее время предпочитаю веселиться и радоваться жизни. Планы строит скорее папа, чем я.
Тут к Наташе подошла Лена, и они ненадолго исчезли. Подали чай с пирожными. Девушки вернулись. Наташа взяла эклер, изящно приоткрыла губы и лизнула лакомство кончиком языка, а затем, озорно глядя в мою сторону, нежно укусила. Часть крема выдавилась и поползла у нее по подбородку. Хозяйка расхохоталась и потянулась за салфеткой.
– Мне нужно заскочить домой. Если ты не против, давай уйдем по-английски, – попросила Лена, осторожно потянув меня за руку.
Мы выскользнули из гостиной, спустились на первый этаж, оделись, нас проводили. Белый снег кружился над головой, таял на Лениных горячих щеках, цеплялся за ресницы, уставшие от ожидания встречи губы сливались воедино.
Приехали родители. Комната двенадцать метров в общежитии, кровати вдоль стен. Вспоминаю, как жили в подобной обстановке с папой. Десять лет прошло, а ничего не изменилось. Но главное, конечно, что нет войны, а в кровати лежит сын, Володя. Елена Константиновна попросила так назвать. Она-то молчит, но я догадываюсь, что это в честь первой любви, пронесенной ею через всю жизнь.
Юра повел родителей показывать город. Они после окончания войны никуда не выезжали, и для них это глоток свежего воздуха. Остались позади бессонные ночи, когда мама просыпалась от каждого шороха, когда стук в дверь мог закончиться арестом. Но они не прошли бесследно – у папы случился инсульт, а лет-то всего сорок было. Все эти расстрелы, прощания с жизнью, бессонные ночи – всё догнало, но он справился. Больно было видеть, как исказились прежде точеные черты лица. Он смотрел на себя в зеркало и говорил, что с этим жить не собирается: или восстановится полностью, или застрелится. И болезнь отступила, он снова ушел в работу. Вся жизнь – служение, всегда одет с иголочки, подтянут, каждый волосок на своем месте, и ведь служит сердцем, как для этого родился. Казалось, всё ему нипочем, за ним, как за каменной стеной, а оказалось, не каменный.