Обо всем этом я могу лишь догадываться. Но я уверен, что сейчас президент не знает и половины того, что известно мне. Как я уже сказал, пари держу, он не знает о Киссиче… А если так, Дескович в подходящее время, может быть, в эту субботу или воскресенье якобы проговорится перед репортерами. Знаете, у ФБР свои средства. Или он может кое-что сообщить людям Уолкотта. В любом случае Роудбуш не пройдет в Белый дом.
— Вы действительно уверены, что Грир не вернется?
Этот главный вопрос стоял у меня, как кость в горле.
— Да, уверен, — ответил он. — Я думаю, все эти трое скоро воспользуются трибуной Москвы для изложения своих идей. Может быть, состоится большая шумная пресс-конференция, где Грир, Киссич и Любин будут уверять, что Соединенные Штаты — единственная непреодолимая преграда на пути к всеобщему миру.
— Вы опять говорите о них, как о перебежчиках, — заметил я. — В это я ни за что не поверю. Любин и Киссич — еще может быть, но Стив — никогда!
— Бывают перебежчики открытые, но бывают и замаскированные, — сказал он. — Они могут сказать, что уехали в Москву в знак протеста и останутся в Советском Союзе, пока мы не одумаемся. Но все это лишь предположения… Единственное, в чем я уверен, так это в том, что наша троица в эту минуту ведет с русскими очень серьезную и опасную игру.
Я задумался, тупо глядя на кучу журналов и документов, сваленных на тумбу. Теория Сторма была фантастической, и все же… Много ли я знаю? Если бы вчера кто-нибудь мне сказал, что шеф ЦРУ Артур Ингрем ведет слежку за Белым домом через Баттер Найгаард, я бы назвал такого человека психопатом. А сейчас передо мной сидел заведомо искренний Ларри Сторм и утверждал, будто директор ФБР скрывает от президента, что его лучший друг изменник. Несмотря на свою предполагаемую политическую интуицию, я был сбит с толку и сам это понимал.
— Значит, вы хотите, чтобы я рассказал президенту всю эту историю?
— Да, — ответил Сторм. — И я хочу, чтобы меня оградили от неприятностей.
— Об этом не беспокойтесь. Я дал вам слово… Но ваша теория, Ларри, ошибочна с начала до конца. С другой стороны, пусть сам президент скажет вам «то. Постараюсь поговорить с ним сегодня же утром.
Мы оба посмотрели на часы. Было двадцать пять минут четвертого.
— Вы сможете быть у себя дома около десяти? — спросил я.
— Да. Сначала мне надо побывать в Бюро, но потом я вернусь и буду ждать. С десяти я у себя.
Я проводил его до двери. Чувство разочарования и сомнения угнетали меня. Чудовищность того, что он мне рассказал, словно удваивалась от воя ветра за ночными окнами, и вся эта ночь казалась мне нереальной.