У Барби нет родителей, бабушек, нет мужа, детей. Как пишет Линор Горалик, «тема свадьбы в мире Барби огромна, но при этом к слову „свадьба” активно присоединяется слово „мечта” – Dream Wedding. Постоянно появляющиеся многочисленные вариации Барби в свадебных платьях – одно роскошнее другого – обязательно сопровождаются сообщением, что Барби „воображает себя невестой”. Каждая девушка мечтает о свадьбе, и Барби не исключение… Когда же наступит счастливый день?» (Горалик 2005: 26). Но Барби не выходит замуж: Кен – просто вечный друг. Нет у Барби и детей. У Барби нет всего того, что позволяет живой женщине проецировать себя во времени, чувствовать его течение. «В мире Барби нет старения… Это мир без взрослых, остров, на котором Барби оказывается „повелительницей мух”…» (там же: 20).
«В гламурном мире бабушка – если она не Коко Шанель – не водится, и поделом: не будет же бабка набрасываться на новую помаду, „неощутимую на губах и поражающую игрой переливов и отблесков”», – насмехается Татьяна Толстая (Толстая 2005: 214). Но главный минус бабушки – то, что своим видом она напоминает о старении, о недолговечности красоты и, наконец, о смерти.
В гламуре смерти нет. Ведь смерть – это в будущем или в свершившемся прошлом, а ни того, ни другого для гламура не существует. Хотя гламур и может быть описан через образы смерти. Она незримо маячит под грузом обволакивающих его смыслообразов. Исследователь Яна Бражникова пишет: «Природное тело человека – не в чести, оно выступает источником дурных запахов, выделений, нелепых случайностей, которые можно преодолеть, возвращая живому человеку неотъемлемое право – быть правильно упакованным, заживо обрести гармонию предсмертной маски. Право трупа. Мода укоренена в наиболее древней из всех культурных практик – в похоронном ритуале. <…> Гламурный человек – тот, кто „готов”. Точнее – тот, кто всегда наготове, поэтому на нем все лучшее» (Бражникова 2006).
Как видно из этого умозаключения, смерть, существующая в гламурном дискурсе, не может быть чем-то свершенным или чем-то маячащим в неопределенном будущем – это вечно длящееся настоящее, вечный порог, который не нужно переступать. Да и сам гламур на самом деле – не совсем настоящее. Он вне времени, в зазоре между настоящим и будущим. Ведь гламур – всегда мечта, мечта об идеальном. «Основное состояние гламурной женщины – эротический транс, вызванный предметами роскоши. Вы можете застать ее в мерцающей полутьме, в креслах. Она в атласном платье, приспущенном на груди, голова откинута, глаза сомкнуты, рот приоткрыт. Что это с ней? А это она мечтает о наручных часах. Причем они уже у нее на руке. Неважно, она МЕЧТАЕТ» – такой собирательный рекламный образ приводит Толстая (Толстая 2005: 217). Иными словами, гламур – это то, чего нет, даже если оно есть. Он находится не в зоне реальности, а в зоне мечты, в зоне воображения, в стадии становления, свершения. Взять те же кристаллы Swarovski: это мечта о бриллиантах; или искусственно выращенный разноцветный жемчуг Misaki – мечта о редком дорогом жемчуге. Мех не должен быть непременно соболиным или норковым – он должен выглядеть таковым, давая возможность видящему его взгляду мечтать о настоящем мехе. Гламур – это не то, что есть, а то, как должно быть. «Хочешь быть гламурной и купаться в роскоши? Будь такой, какой ты хочешь быть», – гласит телереклама мыла Duru. Суть этого посыла – будь не собой, а другой, будь образом из своей мечты, совершенством, идеалом, моделью живого субъекта.