Интересно, что славянская богиня-мать Мокошь (Макошь, Макоша, Макеша), по некоторым версиям исследователей, – тоже пряха. Так, В. Иванов и В. Топоров считают, что имя Мокоши происходит от индоевропейского «mokos» – прядение и что типологически Мокошь близка к греческим мойрам (Иванов, Топоров 1982: 175–187). Эта интерпретация подтверждается и в художественных источниках. Взять, например, произведение русского писателя-стилиста рубежа XIX–XX веков Алексея Ремизова «К Морю-Океану»: «На прибойном сыром берегу вещая Мокуша, охраняя молнийный огонь, щелкала всю ночь веретеном, пряла горящую нить из священных огней» (Ремизов 1909: 48, 49).
Образы мифологических прях перекочевали во многие сказки. Метафорически у Пушкина те «три девицы» – переосмысленный образ «трех прях», прекрасных парок или зловещих нарний. Прямо-таки «портретное» сходство с богинями судьбы можно найти в «Трех пряхах» братьев Гримм. Главную героиню, которая не любит прясть, берет себе на службу королева и дает ей задание переработать весь хлопок, который есть во дворце. Девушка встречает трех женщин, которые и делают за нее всю работу. Нигде в сказке не говорится, что они ведьмы или феи. Их называют пряхами, женщинами или старухами. На их «сверхчеловечность», причастность к потустороннему миру указывают их физиологические особенности: «…и была у одной из них ступня широкая, а у другой такая толстая нижняя губа, что прямо вся к подбородку свисала, а у третьей был широкий большой палец» (Гримм 1957: 69–70). Подобными внешними уродствами снабжает богинь судьбы старший современник братьев Гримм, живописец Гойя, в своей картине «Парки». Там у одной из старух-парок оттопырена губа, у другой – скрюченные опухшие пальцы.
Отсылками к мифологическому образному полю пронизана и «Спящая красавица». Состояние, в которое впадает Спящая красавица, уколовшись веретеном, – полусон-полусмерть (слишком долгий, вековой сон, слишком «живая» смерть): «Трудно описать словами, как хороша была спящая принцесса. Она нисколько не побледнела. Щеки у нее оставались розовыми, а губы красными, точно кораллы») (Перро 1936: 14). Это «мерцание» сна-смерти – древнее мерцание мифологических смыслов: согласно Гесиоду, Гипнос, бог сна, – сын богини ночи Нюкте и брат Танатоса, бога смерти. («Там же имеют дома сыновья многосумрачной Ночи, Сон со Смертью – ужасные боги» (Гесиод 1963: 720).) И обоим божествам сестрами приходятся пряхи-мойры. В LIX Орфическом гимне, посвященном мойрам, они названы «чадами любимыми Ночи» (Нюкте): «О беспредельные Мойры, о чада любимые Ночи! // Вам, о имущие много имен, я молюсь, о жилицы // Области мрачного моря, где теплые волны ночные» (Гесиод 1963: 407). История Спящей красавицы – переосмысленный миф, в логику которого укладываются и зловещая фея-предсказательница (воплощение Клофы, прядущей нить судьбы), и встреча принцессы со старухой с веретеном (пряха Лахетис) и ее последующее погружение в сон-смерть (Гипнос-Танатос). В полной версии сказки Перро, помимо злой колдуньи и старушки с веретеном, фигурирует и третья зловещая женщина – мать принца, людоедка (Перро 1936: 19). Ее можно соотнести и с богиней ночи Нюкте (людоедка приказывает убить детей Принца и Спящей красавицы, которых зовут «Утренняя заря» и «Ясный день», то есть людоедка противопоставляется детям именно через дихотомию ночь – день, мрак – свет), и с третьей, самой зловещей мойрой, Атропос, обрубающей нить жизни.