– Виктор… Кузьма… Зураб… Стас… Йонас… Саша…
Когда знакомство закончилось, Степка не удержался и полюбопытствовал:
– Раскололи докторишку?
На него снова уставились с удивлением и неприязнью. Мол, суешь нос не в свое дело.
– А то, – пробурчал, в конце концов, старый служака Кузьма.
Эту брошенную сквозь зубы реплику остальные расценили как разрешение обсуждать произошедшее. Бойцы заговорили, не обращаясь конкретно к Степану, а вроде как продолжая прерванный разговор:
– Васюта рассказал, где спрятал свое «блюдце».
– Оно было, считай, под носом – на дне реки.
– «Блюдце» уже подняли, сейчас там работают саперы.
– И все руководство там.
– Одним летуном стало больше, спасибо и на том Васюте.
– Тот случай, когда чистосердечное признание не смягчит приговор.
– Вот и доверяй после этого докторам, – вставил Степан.
– Да уж… – согласились с ним не без горечи. – Думаешь – настоящий человек, а оказывается – шкура продажная.
Степан опустился на пол, расправил бушлат.
– Мужики, я вздремну, – обратился он к бойцам. – На меня не обращайте внимания.
– Валяй, дремли, – ответили ему. – Жалко, что ли…
Он привалился спиной к стене, накрылся по глаза бушлатом и попытался заснуть. Но, по-видимому, его индивидуальный режим дня и ночи был сбит напрочь. То и дело хотелось кашлять, и он сухо перхал в воротник бушлата. О костянке Степка старался не вспоминать, от одной мысли, что Людмила могла ошибиться, опровергнув страшный диагноз, его бросало в холодный пот. Да и в командовании не дураки сидят: если решили, что людей, побывавших на территориях пришлых, не стоит помещать в карантин, значит, имелось на то основание.
Бойцы говорили вполголоса о том и о сем. Гадали, дадут ли им выспаться в эту ночь или же облава продолжится. А ежели продолжится, то будут задействованы все резервы или все-таки кому-то удастся отдохнуть? Предполагали, когда начнется наступление. Кузьма ворчал, что войска теряют инициативу, что им бы сейчас рвануть до самого Ростова, а они торчат на одном месте, позволяя неприятелю подготовиться к обороне или спланировать свой удар. Арсен проговорил почти шепотом, что якобы ни одной душе не разрешено покидать плацдарм, это распространяется даже на раненых и на ординарцев из штаба фронта, то и дело прибывающих сюда с поручениями от командования.
– Как би н-нас в смертн-ники не записал-ли, – добавил, шумно отхлебнув горячего чаю, остроглазый и бледный Йонас.
На латыша зашикали, обвиняя его в том, что он «каркает».
Повисло молчание. Кто-то жевал хлеб, кто-то размешивал сахар, стараясь не греметь ложкой по кружке.