— Я не понимаю, дядя.
— Всё указывает на то, что завтра будет бой. Один из самых жестоких. Скорее всего, многим из нас придется сложить в нем головы.
— Но ты не сказал мне ничего нового. Любой из нас, воинов императора, знает, что может не увидеть следующего дня. Так о чем же сожалеть?
Роман стряхнул с себя руку Кантакузина.
— Мне странно слышать от тебя подобные слова! Ведь я нахожусь, пусть даже с твоей помощью, на том самом месте, где я и должен быть. Мое происхождение, возраст и чувство долга просто не позволяют мне отсиживаться в стороне.
Он встал и отошел на несколько шагов.
— Не ты ли мне говорил, и я с тобой согласен полностью, что коли уж я рожден дворянином, а значит — воином, то самой судьбой мне предназначено сражаться с врагом. И умереть, если того потребует долг солдата. Перед смертью же лучшее утешение для воина — знать, что жизнь отдана не зря, что умер он, исполняя свой долг, за правое дело, за народ свой и за государя.
Роман положил ладонь на стенной зубец и взглянул в сторону турецкого лагеря.
— Смешно даже вспомнить, но раньше я считал ремесло наемника, за деньги продающего свое умение воевать — достойным занятием. Возможно, в годы затишья, когда враг далеко и родному очагу ничто не угрожает, это неплохая тренировка мужества. Но сейчас…..
Он на мгновение запнулся.
— Здесь мне открылось многое. Человеческая отвага, доблесть, мужество, самоотверженность. Готовность вознести на алтарь свободы даже самое сокровенное.
Он помолчал, подбирая слова.
— Здесь я познал любовь! Не ту, о которой поют слащавые менестрели. Нечто несоизмеримо более высокое — страсть, наполняющую душу счастьем. И ужасом от возможной разлуки.
Звук, похожий на подавленный смешок, заставил его резко обернуться.
— Ты смеешься, дядя?
Он шагнул вперед, гневно стискивая кулаки.
— Что ты, племянничек! Я просто пыли наглотался, — оправдывался Димитрий. — Вот она и лезет наружу.
Хотя в его бороде затаилась усмешка, глаза смотрели на Романа с легкой, чуть ироничной грустью.
— Скажи, — после некоторого молчания спросил он, — та, которая одарила тебя своей любовью — не дочь ли Феофила, прекрасная Алевтина?
Роман подошел и отворачивая в сторону лицо, оперся рядом с ним на каменный простенок.
— Об этом поговорим позже, — неохотно ответил он.
— Что ж, после так после, — согласился стратег.
Хлопнув ладонями по коленям, он поднялся на ноги.
— У меня до ночи дел невпроворот, — Кантакузин неодобрительно глянул на солнце, низко висящее над горизонтом. — Да и у тебя их должно быть немало.
— Сегодня в дозор выставь самых надёжных своих людей, — кинул он на прощание и двинулся к лестнице, ведущей вниз с крепостной стены.