Столы для участников пира были расставлены широким полукругом — с одного конца едва можно было разобрать, что происходит на другом. Хотя приглашенные сидели плотно, локоть к локтю по обеим сторонам столов, места для всех не хватило: более трети из числа гостей устроилось по-привычному — на коврах, развернутых прямо на земле.
Изначальный цвет и узоры шелковых тканей, растеленных вместо скатертей на столах, трудно было разобрать под горами всевозможной утвари, объедков и отвергнутой желудками пищи. На серебряных и золоченых блюдах, набранных из дворцов, церквей и поместий городской знати, плавали в полузастывшем жиру толстые куски баранины, лежали развороченными горками шарики из варенного мясного фарша и сухого, твердого как камень, овечьего сыра. Тонкие, почти прозрачные хлебные лепешки валялись вокруг блюд подобно скомканным салфеткам, мокли в лужицах вина и кислого молока из опрокинутых чаш. Кое-где из-под груд овощей и фруктов, вперемежку с давленной яичной скорлупой торчали полуобглоданные рыбьи хребты и бараньи ребра.
Подносящие угощение слуги ходили по двое: пока один держал в руках новое блюдо, другой лопаточкой спешно высвобождал для него место на столе, отгребая в сторону уже попользованные кушания.
Несмотря на поздний час, празднество шло своим чередом. Было дозволено многое из того, что воспрещалось прежде.
Изрядно захмелевшие бражники продолжали веселье; некоторые сонно и непонимающе хлопали глазами, другие мирно спали, опустив головы прямо на груды объедков. Желая облегчить перегруженные желудки, те, в ком вид расставленной снеди все еще вызывал алчность, а винные пары в недостаточной мере замутили рассудок, не сходя с места вызывали у себя с помощью нехитрых средств рвоту, а затем вновь принимались за обжорство. Вконец утомившиеся спали тут же, неподалеку, рядом с псами, грызущими отброшенные на землю кости.
Перед мутными взорами пирующих, под стук бубнов и монотонный посвист флейт устало кружились танцовщицы. Сквозь тонкие муслиновые ткани просвечивали гибкие женские талии, полные груди и бедра; на покрытых толстым слоем румян и белил лицах застыли заученные и жалкие, похожие на гримасы улыбки.
Звуки музыки заглушались хмельными голосами, выкриками, хохотом. Наиболее неугомонные вскакивали с мест, хватали подвернувшихся под руку прислужниц, танцовщиц, или мальчиков-виночерпиев, валили на землю, рвали на них одежду и под гогот и одобрительные выкрики зрителей бесстыдно совокуплялись с ними.
Мехмед пил мало. Но когда все же хмель и усталость начинали брать свое, опытный слуга подносил ему маленькую золотую чашу с буро-зеленым, терпким на вкус снадобьем. Этот напиток из трав и плодов готовился по рецепту и под личным наблюдением опытного придворного лекаря, бывшего личного врача Мурада II, отца Мехмеда. Он разгонял сонливость и утомление, возбуждал аппетит и придавал ясность мысли. Новый султан ценил искусство доставшегося ему по наследству врачевателя.