Но на другой день я уже так не думал. Мы проводили Кронски и его жену на окраину города, где они быстро поймали попутку. Мы немного постояли, махая им вслед, потом я повернулся к Моне и пробормотал:
– Славный парень этот Кронски.
– Лучший из всех твоих друзей, – мгновенно отреагировала она.
Из полсотни, что дал нам Кронски, мы частично расплатились с долгами и, надеясь, что, вернувшись в Нью-Йорк, он вышлет еще немного, попытались протянуть еще сколько можно. Я просто заставил себя закончить очередной рассказ. Попробовал начать другой. Безнадежно: башка совсем не варила. Тогда вместо рассказа я написал письма всем редакторам без исключения, в том числе и тому добряку, что однажды предложил работать его помощником. Не остался без внимания и О’Мара, к которому я зашел, но тот был в таком подавленном состоянии, что я не решился заикнуться о деньгах.
У меня не было больше сомнений, что Юг нам противопоказан. Домохозяин и его жена делали все, чтобы нам жилось удобней, мистер Роулинс тоже всячески старался поддержать нас. Никто словом не обмолвился о деньгах, которые мы по-прежнему были должны. Что до Метьюза, то его поездки в Западную Виргинию стали более частыми и более продолжительными. К тому же мы просто не могли заставить себя попросить у него взаймы.
Жара, как я уже говорил, немало способствовала тому, что мы пали духом. Бывает жара, которая греет, вливает жизненные силы, а бывает жара иного рода, которая лишает вас воли, сил, мужества, даже желания жить. Наверно, у нас от жары кровь загустела в жилах. Всеобщая апатия аборигенов накладывалась на нашу апатию. Все это походило на дрему в вакууме. Ни один человек не слыхал о такой вещи, как искусство, само это слово отсутствовало в словаре этих людей. У меня было такое ощущение, что индейцы чероки преуспели в искусстве больше, чем когда-либо смогут преуспеть эти несчастные. Индейцев, которым, в конце концов, принадлежала эта земля, было не видать. Зато негры были всюду. И от этого на душе было тягостно и тревожно. О «дегтярниках», как прозвали жителей Северной Каролины, не скажешь, что они любители негров. В сущности, они вообще ни то ни се. Как я сказал, это был вакуум, горячий, тлеющий вакуум, если можно представить такое.
Порою, когда я прогуливался по пустынным улицам, мне становилось не по себе. В прогулках по шоссе тоже было мало удовольствия. По обеим его сторонам простирались великолепные пейзажи, но человек все равно ощущал внутри себя отчаяние и пустоту. Окружающая красота лишь уничтожала вас. Бог определенно назначил человеку жить здесь иной жизнью. Индеец был куда ближе к Богу. Негр, тот процветал бы здесь, дай ему белые такой шанс. Я все задавался вопросом и задаюсь им до сих пор, а не объединятся ли в конце концов индеец и негр, чтобы прогнать белого человека и воскресить рай на этой земле молока и меда. Но…