Наткнувшись на раболепное лицо режиссёра, тётя Паня всё же смягчила тон.
– Ладно, вы ещё тут с полчаса дурью помайтесь, может, что и родите, а мы с Никитичной пока пойдём ко мне в подсобку, чайку попьём. Да и о нашем, о девичьем, поболтаем.
И четвёрка из мужского населения земли в гробовом молчании одними глазами проводила их до выхода из зала.
– Вот это женщина, ей бы полком командовать! Я бы с ней точно в разведку пошёл, – приходя в себя, как после гипноза, поведал окружающему миру свои мысли Кузьмич.
– Ну что ж, бывает, случаются форс-мажорные ситуации и у нас в театре, – засуетился доселе будто проглотивший язык режиссёр. – Это вопрос отдельный. Сейчас же меня больше волнует другое: если вы все так искренно верите сценическому образу «Матери», созданному Александрой Никитичной, тогда прошу вас всех на сцену. Вот, ежели вы – Ангел, – режиссёр, с только одному ему ведомым чувством юмора, обратился к Альберту, – то, видимо, живёте уже не одну сотню лет. Совершите на наших глазах чудо, проведите здесь, на этой сцене, некий экскурс в прошлое. Окуните нас в события семнадцатого года, которые подвели итог революционной борьбе и потрясли весь мир.
– Милости просим, будь по-вашему, – нисколько не смущаясь неожиданному предложению, ответил Ангел.
Они все поднялись на подмостки. Задник сцены стал медленно открываться. Оттуда, как из преисподней, потянуло могильным холодом и дымом.
В одно мгновение перед ними, ломая спрессованные временем глыбы прошедших десятилетий, из темноты, будто большой корабль, выплыл Смольный институт. Его окна мерцали холодным магическим светом. На площади ярко пылали костры. Вокруг них грелись и курили солдаты и матросы. Разговоры, а чаще споры, возникающие между ними, прерывались лишь грохотом прибывающих броневиков и ощетинившихся штыками грузовых машин.
Режиссёр судорожно сглотнул слюну. По его лицу пробежала тень, будто он увидел конец света.
– Глазам своим не верю. Снимаю шляпу. Знаете ли, я привык к разного рода фокусам, но к такому… Масштабно, очень масштабно. Это с размахом, по-нашему по-советски. Всё равно, что Днепрогэс за ночь отгрохать. Какая массовка, какие декорации! Любо-дорого!.. Голову можно потерять! – Режиссёр схватил руку Альберта и стал трясти её, будто собираясь оторвать. – Убедительно! Однако, заметьте, я не задаю вам вопроса: как мы попали на съёмочную площадку, – он прищурил глаза, – понимаю, у каждого свои тайны. И всё же: утолите любопытство хотя бы в том, что за киностудия и кто режиссёр этого фильма?
– Тихо ты, торопыга! – оборвал его Кузьмич. – Сам-то, что, ослеп и оглох от счастья? Не в эмиграции всё же оказались. Сначала осмотреться надо. Послушать, о чём говорят. Тогда и вопросы на засыпку задавать, если, конечно, нам их раньше не зададут.