Когда он шагнёт… (Калиниченко) - страница 11

И может быть смиренье привечая,
А может просто так, ни почему,
Господь послал мне поле иван-чая
В невероятном розовом дыму!
И я глядел и пристально, и нежно,
В душе лелея русскую черту.
За темнотой и грубостью кромешной
Великую увидеть красоту.

Ученикам

Сегодня как-то ветрено и странно,
И чудится, и давит на виски.
И мнится мне, вздымаются барханно
Над миром аравийские пески.
В Сокольниках Синай топорщит гриву,
А там, где МИДа возвышался шпиль,
Встает самум обманчиво ленивый,
Даруя небесам земную пыль.
На площадях, где было многолюдно,
И во дворах, где крики детворы,
Теперь лишь только гавани верблюдов
Да бедуинов редкие шатры.
Любая власть бессмысленна отныне,
Любой высокий рейтинг – невысок.
В сравнении с безбрежностью пустыни
Все деньги – тлен и звания – песок.
Рублёвские дворцы пропахли псиной,
Сокрылся Кремль и Сорок сороков.
Лишь поцелуи жаркие хамсина
Стирают лица бронзовых богов.
Быть может, ветер мудрости научит,
К чему припасть и с кем теперь идти,
Когда реальность сделалась сыпучей
И более не держится в горсти.
И выйдем мы, как прежде, утром рано,
И станет благосклонно Назорей
Внимать змее, струящей слог Корана
На мертвом ложе высохших морей.

Жужа

На улице Жуже огромная лужа
Досталась в наследство еще от села.
На улице Жуже ни шире, ни уже
Глубокая лужа всегда здесь была.
Копили бумаги, строчили запросы,
Засыпали в лужу кирпич и песок.
Прислали рабочих, асфальт и насосы
И даже прислали дорожный каток!
Собрались всем миром, наладились
                                        дружно,
Как будто случилось пахать целину,
Но булькнула «Шиш!» непокорная лужа.
Насос захлебнулся, каток утонул.
И все потянулось ни шатко, ни валко
В единой увязке с родною страной,
А ночью вдоль лужи гуляют русалки,
И песню горланит шалун-водяной.
И в шествии важном, в доспехе оружном,
Горя чешуею, еще до зари
По улице Жуже от лужи до лужи
Дозором проходят всегда 33!

Хрупкость

Мир так хрупок, и связи непрочны,
Чуть надавишь – расколется вмиг.
Балом правит король многоточий,
Оборвавшихся судеб и книг.
Ты гуляешь один спозаранку
По привычной тропе через сквер,
И встречаешь стальную болванку,
На которой написано «смерть».
Мальчик-срочник, солдат незнакомый,
Выполняя жестокий приказ,
По жилому кварталу живому
За фугасом пускает фугас.
И скрывая дрожащие руки,
Неуместную жалость и страх,
Жарко шепчет: «Подохните, суки!
Поскорее подохните, нах!»
И подарки его принимая,
Так уж выпал пасьянс бытия,
Ты поймешь: эта смерть – не чужая,
А на деле и вовсе – своя.
Приподнимет, уложит на спину,
А потом повернет на бочок,
В мягкий дерн, в первородную глину.
Баю-баюшки, спи, старичок.