Томберг, улыбнувшись шире, пошевелил губами.
Черноволосый ткнул пальцем назад, через плечо – в направлении камеры.
Томберг кивнул, поглядел прямо в объектив. Потянулся к лежащему у подушки пульту. Изображение погасло.
– Это он отключил камеру. Сам. Вот и вся запись.
– Покажи еще раз. С замедлением, – попросил Ветер.
Посмотрели снова, и снова, и снова.
– Что говорит Томберг? Не пробовали прочесть по губам?
– Конечно, прочли. Сначала он сказал: «Ну-ка, ну-ка». Потом – видишь – Ван Мынь ему что-то показывает. В правой руке держит. И тут Томберг говорит нечто очень странное. Ты не представляешь, сколько мы бились над этой короткой фразой. «Стало быть, вот она, моя коробчонка».
– Что-что?
– «Стало быть, вот она, моя коробчонка». Слово «коробчонка» старинное, означает «маленькая коробка». Мы долго ломали голову. Потом запустили фразу в Систему, в автоматический поиск. По всем информационным массивам. «Коробчонка» встречается только в сказке про царевну-лягушку, помнишь из детства? Как Иван-царевич пустил стрелу наугад, чтобы найти невесту, а стрелу подобрала лягушка. Потом лягушка приехала во дворец в коробчонке и оказалась Василисой Премудрой. Или Василисой Прекрасной, толком не помню. Мы не знаем, что значили слова Томберга. И значили ли что-нибудь вообще…
– Бред? Помутнение рассудка? – предположил Ветер. – Взгляд у него какой-то чудной. Глаза блестят. И эта улыбка… Ладно, пластинку я возьму.
Поднялся. Больше делать здесь было нечего.
От предложения пообедать отказался. Нужно было возвращаться в столицу, это пять часов дороги, только к вечеру доберешься.
– Мне кажется, ты найдешь, – сказал Сильван, пожимая руку. – У тебя ноздри раздуваются, как у собаки. Возьмешь след и не собьешься. У меня этого дара не было… Ничего, зато у меня дар высаживать сосны, ели и пихты.
На том и расстались.
МАТЕРИНСКИЙ ДЕНЬ
– Здравствуй-здравствуй, Жорик, – гнусаво сказала мать, подставляя щеку.
На всем свете только она называла Карла именем, которое он так ненавидел в детстве. В метрике у него значилось «Георгин» – мать любила пышные цветы без аромата. Она была очень привередлива по части запахов. Гнусавила из-за бархатной прищепки на носу – чтобы не мучило аномально чувствительное обоняние.
– Рад тебя видеть, Эсмеральда.
Ветер обреченно наклонился. Предстояла обязательная неприятная процедура.
Мать сняла прищепку и принюхалась, делая головой быстрые и мелкие кошачьи движения.
– Ты прямо с поезда… Ел морскую капусту и что-то соевое… Пил апельсиновый сок… И от тебя по-прежнему совсем не пахнет женщиной. Как был бирюком, так и остался.