Беда в том, что заурядных людей такой судьбы гораздо больше, чем талантливых, которые даже недостаток знаний умеют обращать на пользу своим способностям. Глаз такого человека не пресыщен, ум не утомлен схоластикой, он способен удивляться, что есть верный признак одаренности. Разница между тем, что он знает и хочет узнать, создает то тяговое усилие, которое способно раскрутить неповоротливое колесо турбины, сдвинуть с места непомерно груженный воз. Но пока обнаружатся его способности, он уже вкусит радости «сладкой» жизни, машина его претензий, амбиций уже будет запущена на полную мощность, затраченные усилия не дадут отступить. Он пойдет до конца, чтобы удержаться, остаться, получить должность. Потому что златые врата открыты для всех, и почему другой, а не он должен войти в них. Что-то всегда мешает ему ощутить разницу между «хотеть» и «мочь», «мочь» и «иметь право», уловить различие между сиюминутным и общим, большим смыслом его маленьких действий. Ему кажется, что он первый, что опыт, культура тысячелетий — это и есть та маленькая культура, та местная почва, на которой он вырос, а иная культура в практическом отношении ему не нужна, она ничего не стоит, ибо и без нее он всего достигнет. Такой нувориш быстро перестает учиться, понимая, что не знания, не обретенный кругозор, не широта мышления, которая дается лишь ценой больших усилий, длительного вгрызания в глубины научных пород, позволяет ему продвинуться вперед. Другие зубы. Другое в г р ы з а н и е.
Если бы Рыбочкин захотел объяснить природу своей неприязни к Гарышеву, он воспользовался бы, полагаю, иными словами. Как, впрочем, и Базанов, который вдруг начинал ни с того ни с сего горячо рассуждать о «воинствующей недокультуре» или о том, что «больше всего нам не хватает культуры».
По существу я пытаюсь теперь лишь воссоздать, восстановить содержание и характер давних споров, которые время от времени вспыхивали и бушевали в капустинской мастерской.
Наш друг скульптор отстаивал тезис о невозможности нормальной жизни вне корневой системы привязанностей, уподобляя современный город урагану, вырывающему из земли все живое. Он, говорил Капустин, обезличивает человека, смешивает языки, традиции и тем самым воплощает страшное пророчество о вавилонской башне.
— Ты гляди-ко, Виктор, разве это жизнь?
— Ну и возвращайся, Ваня, туда, откуда приехал. Чего мучаешься? — отвечал на это Базанов.
— И уехал бы.
— Вот и уезжай.
— Ты меня в расчет не бери, — серчал Капустин. — Я — особый случай. Если бы где еще мог работать, уехал, не задумываясь.