Устала вот, это да. Эстафета после работы да на голодные ноги слегка выматывает, даже если бегаешь пятнадцать лет подряд. Вернее, первые пятнадцать лет как раз было легко, а сейчас все потяжелело. И сумки, и жизнь, и сама Лариса, к сожалению.
Раньше продукты выкидывали с утра и можно было отпроситься на обед пораньше и ухватить кусок пожирней. Но работяги – кажется, тетки с агрегатного завода – написали в партком кляузу насчет того, что они-то сбегать с производства не могут, а к вечеру в магазинах не остается ни мяса, ни колбасы, одни кости со шкурами да дорогущая ветчина, к тому же магазины в шесть закрываются. В парткоме хмыкнули и позвонили в райисполком, оттуда дали команду в управление торговли – и магазины стали работать до восьми, дав старт вечерним гонкам.
Наверное, так справедливей, думала Лариса с досадой, давя желание отловить какую-нибудь авторшу кляузы и спросить ее доверительно: «Ну что, мать, легче тебе стало? Все равно ведь с завода к магазину успеваешь в лучшем случае в восьмом часу, когда на прилавках одни копыта да срезки. И тебе не легче, и нам тяжелее».
Зато справедливость. Она часто такая, когда всем только хуже, и почти всегда «зато». Хотя за что, не очень понятно.
Но есть и хорошее «зато». Зато стало поменьше рейдов ДНД и БКД. По весне невозможно было выйти из конторы, сразу набегала парочка с красными повязками и вопросом: «Почему не на работе?»
И зато дом теперь рядом с магазином. Спуститься по ступенькам, пройти по тропинке через диковатый газон, перейти дорогу, пересечь полупустырь – и вот он двор, уже привычный, вот она, жужжащая трансформаторная будка, и вот он голос, родной и истошный. Будто режут его – не голос, конечно, а Артурика ненаглядного. Вопит так, что горло того и гляди лопнет, олух.
– За костыли не отвечаю!
Какие еще костыли, обеспокоенно подумала Лариса и поспешно пошла к будке, из-за которой и вылетали крики – Артурика и еще десятка мальчишек, один другого громче.
За будкой была асфальтовая площадка, сейчас расчерченная мелом. На самом ее краю, спиной к жужжанию и вплотную к кирпичной стенке, незнакомый толстый мальчик растопырился в позе хоккейного вратаря над белым пластиковым флаконом из-под шампуня «Ак каен», время от времени вопя:
– На три метра, как от ветра!
В руках он держал, как клюшку, длинную бежевую палку с полустертой надписью «ЭФСИ». А впрочем, это и была клюшка с отпиленным пером.
Такими же палками вооружились топтавшиеся у противоположного края площадки, а то и на лысом газоне мальчишки, человек семь, в том числе Ларисин ненаглядный сыночек. Палки они держали не как клюшки, а как копья или городошные биты и явно собирались их метать. В толстого мальчика.