А с другой стороны – что я такого сделал-то?
Подраться толком не успел, а то, что успел, эти видеть не могли. Не пьяный, не в телогрейке, стекол не бил, не ругался, не лез ни на кого. Наоборот, меня нашли избитого, самого дополнительно избили, тетрадку отобрали, а мне ее еще Лехану отдавать. Законов я не нарушил – вроде нет законов, которые запрещают на пустыре без сознания валяться или тетрадку со спортивными упражнениями перерисовывать. Я, вообще-то, спортсмен, советский школьник и комсомолец. С какой это стати я должен бояться? И с какой это стати меня в милицейской машине в милицию везут?
Я с трудом выпрямился, собрался с силами и хотел задать этот вопрос – сквозь шум мотора, шелест дождя на крыше и под колесами и стук в голове: опять сердце колотилось так, что уши заложило, а пальцы заледенели, чего ж я трус такой. Не успел. Машина, плавно качнувшись, остановилась, лейтенант, не глядя, просунул руку, отщелкнул фиксатор и дернул рукоятку на моей двери, удивительно быстро выскочил наружу, распахнул дверцу и сказал:
– На выход, каратист.
Машина стояла у здания УВД, но не у широких ступеней с козырьком и стеклянными дверьми, видных от остановки – я пару раз мимо проезжал, – а сбоку, со стороны улицы Космонавтов. Стемнело, дождь почти кончился, фонари и окна первых этажей отражались в лужах лопнувшими солнечными зайчиками. Я старался на них не наступать.
Меня провели мимо стенки из мутноватого стекла, за которой сидел сонный усатый сержант. Лейтенант что-то сказал ему вполголоса, кивнув на меня, и мы прошли на второй этаж. Гаврилов где-то отстал. Лейтенант подвел меня к кабинету без табличек и номеров и толкнул несерьезную дверь – коричневый крагис сверху и ручка скобкой. Дверь была заперта. Лейтенант хмыкнул, велел мне ждать и ушел обратно. Я огляделся. Коридор был обыкновенным, скучным и плохо освещенным жужжащими длинными лампами. Сюда бы пару топчанов или блочок сцепленных кресел с откидными сиденьями – получится стандартный коридор поликлиники, комитета комсомола или любого другого учреждения, в котором кабинеты пасмурно и нехотя ведут прием из коридоров. Даже стенд висел с наглядной агитаций. Ну, наверное, с агитацией. Я рассмотреть не успел, лейтенант вернулся.
Он отпер кабинет, распахнул дверь, щелкнул выключателем и сказал, посторонившись:
– Прошу.
Я спросил сквозь опять рванувший стук сердца:
– А чего это я должен?
– В смысле?
– Я арестован, что ли? Чего я сделал-то?
Лейтенант оглядел меня устало и пояснил:
– Вот сейчас и выясним. Входи давай.
– Чего выяснять, меня избили, а теперь я виноват, что ли? С какой стати?..