— И думать не моги, Ольга! Никуда я тебя не отпущу. Ложись в сарае на сене, головную боль как рукой снимет. А завтра, по православному обычаю, венчаться молодых поведем — самый душевный момент, так сказать, в бракосочетании. Нет-нет, никуда я тебя не отпущу, даже не помышляй, да и время позднее… нет, Олюшка, как же без тебя-то завтра, уж ты не порти нам праздник, и Иришка расстроится, и Тамара… да и Игорек… Ведь такое… раз в жизни…
Дядя Паша не на шутку разволновался, пот мелкими бисеринками выступил у него на лбу. Он стал шарить по карманам в поисках носового платка.
Ах, дядя Паша, дядя Паша, милый, добрый дядя Паша… Как он постарел! Казалось, еще недавно они втроем — он, Ольга и Иришка — катались на велосипедах в Лосином острове, любили заезжать далеко-далеко, и дядя Паша учил их ориентироваться в лесу по солнцу, по мху, по деревьям. Был он такой молодой, стройный, вел себя так озорно, так любил шутить и дурачиться, что казался в свои тридцать пять их ровесником.
А однажды, когда Ольга, не заметив корягу, застрявшую в спицах, полетела на полной скорости через руль головой вперед, первое, что она увидела, когда очнулась, было лицо дяди Паши, глаза его, полные любви к ней, страха за нее, готовности сделать для нее все что угодно, даже отдать свою жизнь.
Никогда ни до ни после этого случая Ольга не видела ни в чьих глазах ничего похожего. Да и готовности подобной она ни у кого не замечала, даже у своих родителей.
* * *
— Оленька, ты вроде похудела. Опять твои диеты? — говорила при их редких встречах мать и, не дожидаясь ответа, начинала ехидный рассказ про Надежду, свою соседку по лестничной клетке, которая благодаря какой-то диете попала в больницу с язвой желудка.
Надежда вообще была излюбленной темой всех разговоров матери. Ольге порой казалось, что, не будь этой Надежды с ее чудинкой, бесконечными увлечениями йогой, мистикой, астрологией, учением Иванова и пр., о которых почему-то сразу узнавал весь их дом, матери вообще не о чем было бы говорить. Ольга с досадой сознавала, что матери, видимо, не хватало событий в своей жизни, не на что было опереться, и отрицание чужого, нелепого и бестолкового, на ее взгляд, мира служило для нее своего рода опорой, поддерживало в ней сознание собственной правоты и наличия здравого смысла.
За время их редких встреч, один-два раза в году, Ольга с горечью убеждалась, что родители и она — чужие люди, просто случайно в документах названные семьей. Голоса крови она не чувствовала, а проблемы друг друга их не волновали, хотя они и старались делать вид, что проявляют интерес и заботу.