Ольга как-то размышляла о том, почему и как это произошло, и приходила к выводу, что всему виной обстоятельства, вынудившие их жить врозь. Потом, повзрослев, она стала понимать, что все гораздо сложнее, но думать об этом ей уже не хотелось. Своими тайными радостями она делилась со своей лучшей подругой Светкой, а когда было очень плохо или она не знала, как ей поступить, — она шла к дяде Паше.
Часто ей казалось, что на всем свете нет человека ближе, роднее и добрее, чем он. А то вдруг она вообще забывала о его существовании и могла неделями не появляться у Беркальцевых и даже не звонила, пока сам дядя Паша или Ирина не проявляли активность.
Тетя Тамара не звонила почти никогда, только в крайних случаях и по делу.
* * *
Хотя Ольга плохо понимала необходимость своего присутствия на венчании молодых, но жалость к дяде Паше, такому растерянному, постаревшему, внезапно перехватила ей горло, и она готова была сделать все что угодно, только бы не огорчать его, не видеть его потухших глаз и расстроенного лица.
— Хорошо, хорошо, дядя Паша, я останусь, только, если можно, не пойду в дом, ты принеси мне в сарай одеяло с подушкой.
Сарай был просторным, кое-где стояли пыльные сундуки и короба, в углу — панцирная сетка на деревянной подставке. Назначение этих сундуков с детства было окутано для Ольги тайной. Ей казалось, что там прячется кто-то наподобие старика Хоттабыча, поэтому открывать их она осмеливалась только в присутствии кого-нибудь из взрослых. И хотя позже она узнала, что там хранится старая одежда, которую постоянно привозят, чтобы не захламлять московскую квартиру, ощущение таинственности не проходило с годами. Пожалуй, даже сейчас она не отважилась бы открыть какой-нибудь из сундуков.
У кровати должна стоять керосиновая лампа, а на полочке слева всегда лежали спички. Ольга знала все это наизусть и могла ориентироваться в темноте едва ли не лучше, чем в собственной квартире. Вот спички. Так. Лампа… Зажигать осторожно, ведь сарай наполовину забит сеном.
Зачем дяде Паше столько сена каждый год, не знал никто, да и сам он не знал. Просто ему доставляло огромное удовольствие косить траву на рассвете или на вечерней зорьке, а потом сушить ее, ворошить граблями, безумно волноваться, как только появлялось на небе хоть одно облачко, и сгребать сено в аккуратные стожки, накрывая сверху брезентом.
Эта невинная страсть дяди Паши была постоянным предметом насмешек всех родственников и знакомых, приезжавших на дачу.
— Паш, смотри, кажется, дождь собирается, — озабоченно заявлял кто-нибудь из гостей, выглядывая в окно.