– Хватит, Штим! – Биллинг не мог понять, почему, но слова Штимера доставляли ему почти физическую боль.
– Ну, ты слушай. Это не просто надувной радужный шар…
Биллинг почувствовал, как где-то под горлом напряглась растянутая до отказа жилка. Еще чуть-чуть – и она лопнет, и всему конец. Может и не всему, но ему точно конец. Он вцепился взглядом в руку Философа, как утопающий хватается за любую соломинку. Рука как рука, только пальцы ходуном ходят. Так они у многих дрожат…
– А это интересно, – Философ в упор разглядывал инспектора, – я встречал людей, чувствующих мой дар. Далеко ходить не надо – вон есаул сидит. Как я чего сделаю – так его плющит не на шутку. Говорит, что вонь чувствует, я думаю – врет. Но, с вами, уважаемый господин Биллинг, по-другому. У вас нервный вид академика, взирающего на бестолкового аспиранта, до крайности уже надоевшего. Вы сами, случайно, не маг?
– Отнюдь.
– Вы же понимаете, о чем я? – в голосе Философа отчетливо послышалась злость.
Биллинг мельком взглянул на круглую, как шар, голову Философа и снова торопливо опустил глаза. Живущие собственной жизнью пальцы на левой руке Философа начали медленно собираться в кулак.
– Ты интересовался шариком, есаул, – негромко, но как-то гулко заговорил Философ, – да, это и есть Инструмент. И он теперь всегда со мной – внутри меня, если хочешь знать. Это не очень приятно, и слегка утомительно, как трехдюймовая форсунка, которую невозможно выключить. Ты когда-нибудь держал в руках кварковую форсунку? Нет больше никакого шара. Я сам себе Инструмент. Начинается мое время. А с вами, что ж… приятно было поболтать напоследок.
Каюту вновь качнуло. Где-то вдалеке прерывисто загудела сирена. Потом она смолкла, голос диктора громко и неразборчиво прочел какое-то объявление. Биллинг во все глаза смотрел на собравшуюся в кулак руку и видел Шар. Больше ничего не было. Только эта гладкая, переливающаяся цветами побежалости поверхность и в самой ее середине круглое окно, за которым ночь. Жилка под горлом лопнула, но он не умер. Наоборот, даже дышать стало легче. Да, конечно, внешность – это только видимость. Глупо отвлекаться по пустякам. Рука с дрожащими пальцами – это видимость, но и темный паук под ней – тоже лишь видимость, на самом деле это все тот же Шар. Но и Шар – не более чем пелена, а под ней… Вывернутый луч. Власть. Неограниченное искажение. Другая реальность. Всеобщий и конкретный такой Кракен.
Теперь Биллинг мог рассмотреть картинку со всех сторон. Вот тело Философа – ущербное и ослабевшее от потерь. Вот его разум в виде хрустального сосуда, когда-то острого и многогранного, теперь – сплошь в трещинах, истекающего белыми слепрами и тоской. И, конечно, неправда, что он сам себе Инструмент, и что время его начинается – тоже неправда. Биллинг повертел картинку и, скользнув взглядом в ее прошлое, снова увидел округлый кабинет с массивным высоким столом посередине, а за ним человека в кресле с резной спинкой. Правой рукой человек упирается в стол, будто изо всех сил пытается оттолкнуться, левой, наоборот, тянется вперед к лежащему рядом с высоким бокалом шару. Он не просто хотел новую руку, он желал объединиться с Инструментом, а потом взял да и засомневался. Это ж, как дразнить куском мяса в глухом лесу голодного рангутанга. Искры, быстрые черные искры все гуще летят из шара прямо в обрубок руки… Легкий хлопок, и шара больше нет. Что-то темно-серое, похожее на плавник морского животного или, может, на большой влажный язык, тянется, начинаясь от запястья, вперед, шлепая и елозя по столу. Лицо человека стало почти таким же белым, как волосы, но Биллингу хорошо видны упрямо сжатые губы, стиснутый изо всех сил кулак здоровой руки, капли пота, текущие по изуродованному лицу… Шлепанье прекратилось, серый язык распластался на столе и начал медленно, почти незаметно съеживаться в нормальную на вид руку.