Возвращаться в кровать пока не хотелось: волосы были мокрыми, а простыни наверняка еще липкие. Обнаженная, я оперлась о подоконник, и волоски на коже приятно поднялись от прохлады. Умиротворяющий шум деревьев прервался тонким детским плачем.
Хижина стояла в ста ярдах от дома. Конечно, как только я высунулась из окна, ветер сменил направление и плач затерялся среди шороха листьев. Но когда ветер двинулся дальше, в тишине я расслышала вопль, который теперь звучал громче.
Громче, потому что приближался. Со скрипом открылась деревянная дверь, кто-то вышел наружу. В хижине было темно – ни лампы, ни свечи, – и я увидела лишь высокий силуэт, подсвеченный изнутри тусклым светом очага. Кажется, я заметила длинные волосы, но Роджер и Брианна оба спали с распущенными волосами и без ночных колпаков. Я представила, как красиво блестящие черные локоны Роджера лежат на подушке рядом с огненными волосами Брианны. «А они спят на одной подушке?» – вдруг подумала я.
Вопли не затихли. Капризные и раздраженные, но не мучительные. Точно не боль в животе. Приснился кошмар? Я понаблюдала еще немного и на всякий случай подняла свою смятую сорочку – вдруг они принесут ребенка в дом. Однако высокая фигура скрылась в ельнике, плач затих. Значит, это не жар.
Из-за детского плача грудь стало покалывать, и я улыбнулась – немного печально. Поразительно, как глубоко и надолго укореняются инстинкты. Настанет ли день, когда я не отреагирую на крик ребенка, на запах возбужденного мужчины, на прикосновение моих длинных волос к обнаженной спине? И если такое произойдет, буду ли я сожалеть об утрате или найду покой, чтобы размышлять о существовании, не отвлекаясь на животные чувства?
Ведь дар природы – не только радости плоти; врач видит немало бедствий, которым подвержена плоть. И все же… стоять у окна, ощущая прохладу воздуха уходящего лета, гладкость пола под босыми ногами, прикосновение ветра к обнаженной коже… Не хотелось бы мне становиться бестелесным духом.
Плач стал громче, с ним послышался и шепот взрослого, который тщетно пытался успокоить ребенка. Роджер.
Я осторожно взяла в руки грудь, чувствуя ее приятный вес и полноту. Помню, в юности груди были как маленькие твердые шарики, такие чувствительные, что от одного прикосновения парня подгибались коленки. Что уж там, даже от прикосновения моей собственной руки.
Это было не открытие чего-то нового и невообразимого, а скорее осознание того, что появилось, пока я стояла к нему спиной, точно отброшенная на стену тень, о присутствии которой и не подозреваешь и которую замечаешь, лишь когда ее увидишь, хотя она все время была там.