Дамиан схватил мои руки и зажал их у меня за спиной. Его губы нашли мои, и он с жадностью впился в них, заставляя меня задыхаться. Он были океаном, требующим и нуждающимся. Вся злость, вся энергия, скопившиеся в нем, ударили в меня. Я пыталась удержаться, ухватившись за него, но у меня не было и шанса. Мое сердце, мой гнев, мои слезы были уничтожены чем-то более глубоким, чем-то значимым, реальным, мощным и беспредельным.
Это был поцелуй того, кто пробирался в открытое окно, поцелуй, спрятавшийся в бумажном жирафике, в перерывах между 5, 4, 3, 2, 1, в косточках мини манго и здесь, теперь, наконец-то это все вырвалось на свободу. И чувство правильности этого, чувство сильнейшего желания и принадлежности заставляли меня хотеть, чтобы это не прекращалось. Я хотела, чтобы Дамиан продолжал целовать меня, целовать и целовать, пока все остальные поцелуи не будут стерты, пока этот не останется единственным.
Мой топ промок, мои брюки промокли, мои волосы промокли, но рот Дамиана был как земляничное пламя — горячий и сладкий, и совершенно бесконтрольный. Вся сила, с которой он оттолкнул меня, тянула меня обратно, соединить мои губы с его. Мне было почти больно, когда он отпустил меня.
— Не плачь, güerita (блондиночка), — большим пальцем Дамиан вытер слезу с моей щеки. — Ударь меня, врежь мне, толкни меня, но, черт возьми, не плачь.
— Не смей оставлять меня, — сказала я. Я правда вижу это в его глазах? Ему, правда, настолько тяжело дышать? — И я больше не güerita, — я дернула за прядь темных волос. — Я больше не блондинка.
— Ты блондинка, — ухмыльнулся Дамиан.
Я ударила его. Он видел меня голой, и я точно знала, о чем он подумал. Когда он обнял меня, я спрятала лицо на его груди и почувствовала, будто вернулась домой.
***
Когда мы вернулись на остров, Дамиан приготовил настоящее севиче, пока я принимала душ и переодевалась.
— Выпендрежник, — сказала я.
Он действительно хороший повар. И мастер поцелуев. Я не могла прекратить пялиться на его губы. Эти губы выплевывали через соломинку апельсиновые зерна в Гидеона Бенедикта Сент-Джона, но теперь они были очень сексуальными — всякий раз, когда он говорил, всякий раз, когда откусывал кусочек. Я видела только их. И хотела только их.
— Что случилось с твоим лицом? — спросил он.
— Твоя борода, — отчеканила я, чуть помедлив.
От горячего душа на моем подбородке и верхней губе образовалось покраснение, там, где его борода натерла мою кожу.
Дамиан ухмыльнулся. Оставленная на моей коже метка, казалось, умиротворила живущего в нем пещерного человека эпохи палеолита.