, порождения земли, наивные души, не испачканные европейским коварством!
Он прав[49], этот еретик из Измира, поганый «хитаслеми»! Вы его волоска не стоите, твари! Смотри, Авель — тут Коэн взял на руки предпоследнего сына, двухлетнего карапуза, первый и последний раз я произношу эти слова, первый и последний! Вы больше никогда их от меня не услышите! Никогда!
Это мой народ, сынок, это твой народ! Я ненавижу его и люблю!
Ненавижу за то — Коэн срывался в крик, разносившийся в ночи, что он не исполняет Завет и ежечасно предает все написанное в скрижалях.
Но люблю, потому что когда-нибудь Всевышний сжалится над своими дурными чадами и пошлет избавление!
Рабби Нехемия Коэн плакал, идя по заснеженному полю в предместной деревне. Никогда еще ему не доводилось столь изощренно материться, но, помня, какие мучения выпали на долю этого старого каббалиста, простим его резкие слова. Куда ушел он, никто не знал. Одни говорили, будто видели Коэна с детьми в Жолкве, другие якобы встречали его в Хотине или в Бучаче на ярмарке, третьи уверяли, что Коэн вплоть до смерти учительствовал в одной маленькой школе, где не слышали о его изгнании. Еще ходили слухи, что он совсем сошел с ума, и замерз насмерть в поле, охраняя панские мельницы, вдова пошла в услужение некой богатой еврейке, а детишек разобрали родственники, увезя кто куда, и дальнейшая судьба их неизвестна.
Тем временем еретик Якуб устроил в Львиве настоящее представление, свидетели и участники которого не поняли, было ли это колдовство, случайное совпадение или итог самовнушения. Хорошо осведомленный в новинках медицины — недаром спасенный им от неминуемого увечья пан Гжегож сравнивал Якуба с королевским доктором — он стал ходить по окраинам города и предлагать свои услуги задешево. Брать высокую плату Якуб стеснялся. Ему нужно было не собрать с бедноты гроши и исчезнуть в предрассветном тумане, но сделать так, чтобы визит Якуба запомнили все. Фатих-Сулейман Кёпе, львовский турок, давно уже перестал думать о том, что любимая жена его, Ясмина, незрячая. Если в тот день, когда мама сообщила Фатиху о скорой свадьбе со слепой дочерью букиниста Ибрагима, он очень переживал и даже хотел сбежать в Стамбул, то теперь слепота Ясмины почти не волновала его. Очарование, исходящее от встреченной на Поганке турчанки с курицей, заслонило ее недуг. Глаза Ясмины не отличались от глаз здоровых людей, многие даже не подозревали, что она ничего не видит.
Но подрастающему Ахмеду было больно видеть незрячую маму.
Сначала мальчик не понимал этого, пока однажды его не стали дразнить старшие ребята во дворе — сын слепой, сын слепой! Ахмед лез в драку, но обидчики оказались намного крупнее и сильнее его. Они обзывали его, били и быстро разбегались, если видели на улице кого-нибудь из взрослых. Нахалята болтали, будто Ахмед тоже обречен ослепнуть, а что он еще видит — досадное недоразумение.