— И что? — нетерпеливо интересовался доносчик.
— Ничего хорошего! Прогнали и обругали, даже слова сказать не успел.
— А в городе говорят.
— Мало ли что они выдумывают! Евреи меня презирают! Найдется всего несколько человек, способных простить своего блудного брата, и то они очень далеко. Вот даже ты меня не уважаешь, Хайяти-заде! Тебе было б намного приятнее, если бы моя голова покатилась по земле.
Султанский врач принял это за шутку и промолчал.
В тот же день он рассказал великому визирю, по имени Фазыл Ахмед-паша Кепрюлю, что проповеди Шабтая в синагогах не вызывают у евреев ничего, кроме раздражения, обратить в новую веру смог лишь немногих своих фанатичных сторонников. А община евреев-мусульман пользуется в Стамбуле дурной славой, уже получив хитроумное прозвище «дёнме» — что значит оборотень, перевертыш. Поэтому правильнее выслать Шабтая с семейством куда-нибудь подальше от столицы. Визирь согласился с доводами Хайяти-заде, обещая при случае доложить это султану. Но вскоре ему пришлось отправляться на Крит, усмирять восстание, и лишь в 1669 году, вернувшись из утомительной поездки, Фазыл Ахмед-паша Кепрюлю вспомнил о своем обещании. Великий визирь собрал своих доносителей и приказал им срочно выяснить, не замечен ли Азиз Мухаммед, бывший Шабтай, в чем-нибудь предосудительном, тщательно ли соблюдает он мусульманские обряды. Заболела Фатима, и хотя лекари не нашли у нее ничего определенного, жена Шабтая слабела, угасая с каждым днем. Ее подкосили переживания — а может, горькое разочарование в своем избраннике, который не взошел на престол Иерусалима. Сначала Шабтай считал: он в силах вылечить Фатиму, возился с травками, проводил обряды, обжигал ее черной свечой, но потом понял: магические способности помаленьку исчезают. Пройдет еще пара лет, Шабтай Цви станет таким же беспомощным существом, что и все остальные люди. Ночами напролет несчастный метался у постели больной, шепча каббалистические заклинания, обвешивал ее амулетами, варил зелья, но они не действовали. Фатима умирала.
— Прости, на этот раз я не могу помочь тебе — признался Шабтай.
— Ты потерял свой дар? — еле приподымаясь, спросила жена.
— Почти — сказал он. — Еще немного — и я буду как все…
— Это расплата — произнесла Фатима. — Жаль, что я застала… — и умерла, недоговорив последнюю фразу.
После ее смерти Шабтай Цви жил как подкошенный, он ходил, словно только что вышел из забытья, оцепеневший и равнодушный.
Соблюдая по Фатиме траур, Шабтай отчаянно искал тех, кто захотел бы его выслушать и утешить. Встретив однажды на узкой улочке Стамбула трех польских евреев, он разговорился с ними, скрывая, что стал мусульманином, а, узнав, что те остановились рядом с его домом, в Куру-Чешме, пригласил их к себе в гости. Польские евреи были купцами, не слишком религиозными, о Шабтае Цви они, конечно, слышали, но представить, что этот изможденный, грустный человек — тот самый скандальный авантюрист, никак не могли. Поговорив с ними, Шабтай предложил прогуляться вечерком по Куру — Чешме. Купцы согласились.