Майор схватился за голову:
– Генерал!.. Что делать, что делать?
Олейника поспешно затолкали в его джип. Он бросил оттуда почти весело:
– А то и делать!
Десантники впрыгнули с двух сторон, его стиснуло между крепкими накачанными телами. Но он помнил, что у коммандос мышцы были не хуже, улыбка не покинула его лицо, да и десантники смотрели с боязливым уважением.
Когда машина тронулась, один воровато оглянулся, вытащил дорогой надушенный платок, явно женский подарок, вытер ему лоб и глаз, Олейник смотрел как тот бережно сложил платок, а в кармашке комбинезона спрятал так, словно эта была реликвия, которую будет передавать от сына к внуку.
Не будут, подумал он. Я ведь такой, как все.
Странно, впервые эта мысль заполнила не горечью, а непонятной радостью.
В кабинете Кречета запах крепкого кофе стоял устойчивый, как застывшая смола. На середине стола теснились чашки, среди них краснохаревская с павлином возвышалась, как слон среди мышей. Яузов посматривал завистливо, у него даже для компота посудина помельче.
Члены кабинета большей частью бродили вдоль стен, шелестели вполголоса по сотовым телефонам. За столом ползали по экранам ноутбуков Сказбуш и Коган, Коломиец упорно шелестел широкими листами гербовой бумаги. Я стоял у окна, сквозь снарядонепробиваемые стекла видно, как далеко внизу прогуливаются якобы туристы, фотографируют чем-то странным красоты древнего Кремля.
Кречет с грохотом отодвинул стул, потянулся, суставы затрещали. Не сел, пошел мерить кабинет шагами. Министры прижались к стенам, чтобы не мешать президенту думать, ведь генералы лучше всего мыслят на марше.
Могучий кулак Кречета с таким чмоканьем влип в раскрытую ладонь другой руки, что тачпад Когана едва не выскочил на стол. Кречет еще несколько раз смачно влепил кулаком в ладонь, словно припечатывал злейшего врага, он ходил взад-вперед, меняя тропу, и министры шарахались, пугливо поглядывая на его кулак.
– Политрук Клочков, – проговорил Кречет с нажимом, – сказал двадцати восьми панфиловцам: «Велика Россия, а отступать некуда: позади – Москва». И дали тот страшный и прекрасный бой, когда все поле было усеяно горящими танками, но ни один не прорвался... Сейчас панфиловцы стоят на бронзовом постаменте, молодые и яростные, смотрят на нас... А мы? Неужели отступим? Неужели все-таки сдадим Москву и Россию?
Сказбуш прокашлялся:
– Позвольте мне. Настроение такое, что народ... даже вечно всем недовольная интеллигенция, готовы приветствовать хоть черта на троне, но только бы снова перестать чувствовать себя оплеванными. Дошли до такой крайности, что сейчас хоть монархию, хоть демократию, хоть попа на престоле...