На родину родителей Марина Владимировна – отсюда на французский манер и Марина Влади – попала во время первого Московского кинофестиваля. После этого ей часто приходилось бывать в нашей стране – не пропускала интересных спектаклей, фильмов.
В тот приезд, в 67-м году, корреспондент «Юманите» Макс Леон сказал ей:
– В Москве сегодня один театр – на Таганке, и в нем – Высоцкий.
В этот вечер Марина смотрела «Пугачева». После спектакля Володя пел ей.
Недавно я спросил ее:
– Скажи, что он тебе говорил в первый вечер?
Марина засмеялась:
– Ты что, не знаешь своего друга? Он же такой наглец был. Сразу сказал: будешь моей женой! Я только посмеялась тогда…
Эта встреча должна была произойти, и она произошла.
Осенью 68-го мы с Володей у Стругацких. Вышли на балкон.
– У меня обалденный роман.
– С кем?
– С Мариной Влади.
Любовь. Вспыхнувшая не сразу, но крепнущая день ото дня, обогатившая обоих. Когда Марины нет в Москве – телефонный роман с Парижем. «Стала телефонистка мадонной…» Спустя несколько лет они поженились. Теперь он уж не мог петь: «Париж открыт, но мне туда не надо!» Теперь – надо.
Это была красивая, длившаяся много лет духовная связь двух бесконечно талантливых людей. Марина пыталась замедлить его бешеный темп – вдвоем трудно так быстро нестись по жизни. Отчасти ей это удалось. Во всяком случае, она продлила ему жизнь. За два дня до смерти он написал в открытке, которую не успел послать: «Я жив 12 лет тобой…»
Он давно подумывал о режиссуре. Хотелось на экране выразить свой взгляд на жизнь. Возможность подвернулась сама собой. Мне нужно было срочно уехать на фестиваль, и я с радостным облегчением уступил ему режиссерский жезл.
Когда я вернулся, группа встретила меня словами: «Он нас измучил!»
Шутка, конечно, но, как в каждой шутке, тут была лишь доля шутки. Привыкших к долгому раскачиванию работников группы поначалу ошарашивала его неслыханная требовательность. Обычно ведь как? «Почему не снимаем?» – «Тс-с, дайте настроиться. Режиссеру надо подумать». У Высоцкого камера начинала крутиться через несколько минут после того, как он входил в павильон. Объект, рассчитанный на неделю съемок, был «готов» за четыре дня. Он бы в мое отсутствие снял всю картину, если бы ему позволили.
Он, несущийся на своих конях к краю пропасти, не имел права терять ни минуты.
Но зато входил он в павильон абсолютно готовым к работе, всегда в добром настроении и заражал своей энергией и уверенностью всех участников съемки. По этой короткой пробе легко было представить его в роли режиссера большой картины.