— Извините, госпожа. — Тонкий голос Гретель прозвучал неожиданно звучно.
Гензель скосил на нее глаза и обнаружил, что сестра больше не смотрит смущенно в пол. Кажется, румянец уже слетел с ее бледных щек. И глаза… Ее полупрозрачные глаза, в которых вновь плескалась вода свежего полноводного ручья, больше не выражали страха. Странная перемена. Геноведьма умолкла на полуслове, уставившись на свою ученицу. Видимо, каким-то чутьем тоже уловила следы этой странной реакции. Которая уничтожила страх и смущение Гретель, в одно мгновение заменив их чем-то другим. Чем-то незнакомым ни Гензелю, ни геноведьме. Странная, необъяснимая реакция…
— Видите ли, я думаю, что ни одна из нас не сможет стать настоящей геноведьмой, — спокойно пояснила Гретель. — Вы сами говорили: для того чтобы стать настоящей геноведьмой, надо отбросить без остатка все человеческое. Но мы обе не выполнили до конца этого условия. В вас осталось слишком много человеческой злости. Просто вы этого не замечали, но я вижу.
Глаза геноведьмы расширились. Возможно, никто прежде не говорил с ней подобным тоном.
— А у тебя? — спросила она сквозь зубы, не сводя взгляда с Гретель. — Что тогда осталось у тебя, глупая самоуверенная девчонка?
Прозрачные глаза Гретель, невинные и насмешливые одновременно, моргнули.
— У меня осталась хитрость, госпожа. Обычная человеческая хитрость. Ей я училась самостоятельно.
Ее палец коснулся бородавчатой кнопки, и, к ужасу и восторгу Гензеля, Расщепитель вдруг мелко задрожал, точно двигатель, на который наконец подали питание. Геноведьма испуганно вскрикнула и попыталась выбраться из кокона.
Ей помешали упругие вуали, укрывавшие ее со всех сторон. Трон оказался слишком неудобен. Все же геноведьма была сильнее и быстрее любого человека, она начала подниматься и, без сомнения, успела бы выскочить из кокона, если бы Гретель дала ей две лишних секунды.
Но Гретель не дала ей этих секунд. Ее пальцы нажали еще несколько кнопок, и Расщепитель облепил геноведьму со всех сторон своими мясистыми, напоминающими цветочные лепестки складками. Геноведьма успела закричать. Крик был оглушительным, яростным и испуганным одновременно, исполненным чего-то животного, несдерживаемого, страшного. Наверно, голосовые связки ведьмы сейчас перетирали друг друга, порождая жуткий, почти металлический визг.
Лепестки сомкнулись, заворачивая трепыхающуюся геноведьму во много слоев гладкой блестящей плоти, так плотно облепив ее со всех сторон, что Гензелю послышался глухой скрип костей. Кокон вернулся к своей первоначальной форме сомкнутого бутона, разве что в верхней его части можно было разглядеть что-то, напоминающее человекоподобную фигуру. Оттого картина выглядела еще более жутко, напоминая грубую статую человеческой фигуры, выплавленную из живой розовой плоти.