Ничего более не сказав, он со всем своим окружением двинулся дальше.
Кто-то вдруг произнес за спиной Леонтия:
— Богачи, торговцы да нищие — все это бедные духом…
Леонтий оглянулся и узнал того, кто это говорил: Афанасий Гаврилов! В детские годы вместе учились в ремесленной школе, пели в церковном хоре, забирались на чужие бахчи. Он изменился, конечно. Восемь лет позади. Но и тогда он выглядел в общем таким же: рослый, жилистый, на лице выраженье насмешки…
— …А нам, рабочему классу, на все это чихать. Запеть бы? А? В четверть голоса: «Смело, товарищи, в ногу»?..
Он обращался к стоявшим вокруг него деповским рабочим.
Леонтий строго посмотрел на Афанасия. Их глаза встретились. «Специально для меня говорил. Напоминает, что друзьями были. Смельчак! — подумал Леонтий. — Заговорить с ним? Лучше потом, в другом месте. Опасно сейчас. Очень уж он в открытую высказался…»
Впереди, в стороне вокзала, снова послышался голос Богаевского:
— Как это вы не смогли?.. Владелица рудника просит? Рудник остановится?.. Но почему вы говорите, что угля на станции только на сутки?.. Ах, из-за забастовки!.. Приказ есть приказ, хорунжий! Немедленно выполнить!..
Ничем не выказав, что он узнал Афанасия и понял скрытый смысл его слов, Леонтий пошел в сторону генеральского голоса.
Уйдя с Цукановской шахты, Мария по совету Харлампия не направилась сразу домой, а зашла к Дусе Варенцовой и пробыла у нее почти до полудня. Вчера Дусе столько понадарили шерсти, шелка и полотна, что работы должно было хватить Марии на всю зиму.
Возвращаясь, она еще издали увидела в начале Сквозного переулка толпу, причем все смотрели в ту сторону, где был ее дом. И Мария сразу поняла: у них делают обыск.
Она вбежала во дворик. Дверь была распахнута, порог и земля снежно белели от перьев и пуха.
Бородатый дядька в черной форме городского стражника перегородил дорогу:
— Стой!
Из домика, сквозь пролом высаженного окна, доносились голоса:
— Сереженька, што же ты робишь? Я же мать твою знала и отца твоего знала… Што же ты робишь?
— Вспомнила? Это вспомнила? А где казна лежит, не вспомнила?
«Родная… Дорогая… Единственная, — думала Мария, в беспомощности застыв на месте. — За что они так? Какая у нас казна?..»
Домик сотрясался от ударов. Там ломали перегородки, били горшки.
Потом мать вывели на крыльцо. Мария бросилась к ней. Стражник попытался помешать, но они уже обнялись.
— За что? — сквозь слезы говорила Мария. — Куда они вас поведут?..
Мать прижала свое лицо к ее лицу, мокрому от слез, и стала целовать ее, говоря шепотом:
— В Воронеж уходи, к Степану. Ни дня тут не оставайся. Обо мне не думай. Это моя просьба. Христом-богом… Ни часа не жди…