Возле тела уже Марана:
— Не скачи, лягушонок. Живой твой тиун серебряный. Чудом. Успел морду свою отворотить. Топор не в лоб попал, вскользь прошёл, кожу только содрал. Оклемается. Нут-ка, мужички, взяли болезного да ко мне в берлогу.
Она ушла, я у оставшихся спрашиваю — что за дела тут происходят?
Дела — знакомые. Как всегда — я дурак.
Я пошёл на войну, взял с собой пердуновских. На Стрелке из старожилов остались Марана да Терентий. Воинов — нет.
— А я ему грю — на дровы пойдёт… и тащу себе, стал быть, для костра… а ён грит, тащи вона туды, воно гоже для дела… а я грю — а у меня чё, не дело, чё ли? И тащу… а он грит: ложь куда велю… а я грю: а ты хто такой, чтобы мне указывать. И ташу… а он, сука киевская, встал поперёк и грит: я, де, главный тиун на Стрелке… а я грю: хрен ты приблудный, отзынь с дороги, а он грит… про матушку мою… а я не стерпел да топор-то и выдернул… а он-то грит: не смеши… и хлебалом так паскудно лыбится… а я ка-ак махнул… чтоб он, ну с дороги-то… а он-то и подсунулся… А хрена он лезет! Тоже мне, вша лобковая! А гонору-то, гонору…
Версия подозреваемого озвучена им самим. Присутствующие заседатели одобрительно зашумели. Точнее — вокруг-стоятели.
— Ноготок, ты где? А, вижу. Этого… чудака — на подвес. 20 ударов. Кнутом. Без ограничений.
Кто не понял — это смертный приговор.
Присутствующие зашумели… несогласно:
— Чегой-то?! За чтой-то? Почемуй-то?! Ён же сам подсунулся… Тот же волок, а тот же — поперёк… Не подходи! Не трожь! Осади! Топором вдарю! Братцы! Не выдайте!
Вот, уже и бунтовщические призывы пошли.
— А ну тихо! Этот… добрый человек с топором — виновен трижды. Первое: не выполнил приказ. У нас тут война. Каждый день. Сегодня, например. На войне за неисполнение приказа — смерть. Второе: он напал на моего человека и нанёс ему ранение. За моих людей… смерть. Третье: соврал мне. Терентий не матерится. За обман Воеводы Всеволжского — смерть.
— Не! Не по правде…! Ён же сам начал…! Да как же ж можно…! Ну повздорили, переведались, так все живые же…! Пушай оне помирятся, простят друг другу злобы да негоразды… Не по обычаю суд судишь, воевода, не по-русски…
«Все живые» — пока. Будем ждать трупа? Не хочу.
А последнее для меня — как красная тряпка. Потому что — правда. Потому что жить по здешнему, «по-русски», по местному обычаю… Меня от этого тошнит.
— Тихо! Кому моё слово — закон — отойди вправо. Кому закон — русский обычай — отойди влево. Живо. Ну!
Народ забурчал сильнее, раздались красочные эпитеты, переходящие в матерные. Кто-то сдёрнул с головы шапку и кинул себе под ноги. Толпа дружно повалила шагов на пять влево. Постояли, посмотрели. И несколько человек побежало назад. Среди оставшихся началась бурная дискуссия. С мордобоем. Какой-то одноглазый мужик сшиб кулаком двоих повисших на нём хромых инвалидов и прыжками перебежал в кучку «верных».