Два острия застыли передо мной. Они были неподвижны, как будто в тисках зажаты.
— Что значит принять норму, — сказал Климарь. — Не дрожат, а? Бабка у тебя понимающая, «ястребок».
Не прост, не прост был забойщик… Он спрятал ножи за голенище и грузно, неуклюже перелез через загородку — чуть доски не сломал. Яшка пискнул, бросился в другой угол и посмотрел оттуда с ужасом.
Сквозь раскрытую дверь хлева было видно, как Серафима вышла из хаты и направилась к калитке. Она не оглянулась. На ней была довоенная парадная «плюшечка», слегка повытертая, и длиннейшая красная юбка, из-под которой выглядывали разношенные башмаки, вихлявшиеся на худых, искривленных годами, болезнями и работой ногах. Серафима ушла устраивать судьбу Ивана Капелюха.
— Ничего кабанчик, — сказал Климарь, профессионально оценивая Яшку. Борзоват, правда, недобрал весу. До рождества додержать бы. Но свадьба — дело серьезное. Надо спешить. Время такое. — Он посмотрел на меня, подмигнул как будто по-товарищески, с пониманием. — Только вырастил чуприну, как ложишься в домовину. Да… Ничего подсвиночек. Желудями не подкармливали?
— Желуди в Шарой роще, — сказал я. — А там, гляди, самого привесят к дубу вместо желудя.
— Ге-ге-ге, — заколотил в бочку Климарь. — Слышал, у вас тут шалят. «Ястребку», конечно, неприятно… Нас вот с Бурканом не трогают. Правда, Буркан?
Пес натянул веревку и, хрипя, сдавленный веревочной петлей-ошейником, заглянул в сарай. Он скалил зубы и ронял слюну. Знал, чем заканчивается «вжик-вжик» точимых ножей.
— Вам, «ястребкам», надо подкреплению просить, — сказал забойщик как будто невзначай, все еще приглядываясь к Яшке. — Из райцентра! Маловато вас… Всего двое?
— Может, двое, может, нет.
— Ага.
И, издав короткое «хек», забойщик ринулся в угол, где застыл Яшка. Тот отчаянно заверещал. Резвый он был, не заплывший еще салом — увернулся и бросился в противоположную сторону загончика. Климарь снова выказал удивительное проворство. Как только Яшка попытался повторить свой маневр, он по-футбольному прыгнул наперерез и, ухватив кабанчика за ноги, повалил его на бок.
Яшка заверещал так, что, по-моему, в Ожине могли услышать. Копытца терзали соломенную подстилку. И вдруг визг осекся, перешел в хрип. Я и глазом не успел моргнуть: под левой передней голяшкой лежавшего на боку кабанчика торчала деревянная рукоять ножа. Климарь, придерживая бившегося и хрипевшего Яшку, крякнул и довернул лезвие. Затем, отпустив нож, потянулся рукой и ухватил ведро. Копытца все еще дергались, но слабее и слабее. Забойщик ловко подставил ведро, приподняв кабанчика за голяшку, выдернул лезвие, и из отверстия ударила тяжелая красная струя. Ни одна капля не упала на подстилку.