— Вон забойщик, — сказал я морячку, кивнув в сторону Климаря. — Без него тебе не обойтись.
— Это я именно имею в своем усмотрении, — сказал Валерик и, взметая клешами пыль, направился к забойщику.
Климарь облил закопченного кабанчика кипятком и, набросав сверху соломы, укрывал его теперь для лучшей отпарки.
— Здравия желаем, папаня! — рявкнул Валерик, козыряя. — Имею чесь пригласить на семейное торжество, а также для выполнения забойных работ. Настойчиво прошу! — Он нагнулся к Климарю, сказал негромко, как своему: Корабельного спирта привез… Сам из компасов отливал. Девяносто девять градусов! Культурно!
Видать, Попеленко научил Валерика, как уговорить Климаря. Забойщик только крякнул. Известно, что каждый мастер для начала должен поломаться. И Валерик, присев на корточки, продолжал свою агитацию, нашептывал что-то, как девице.
Я опасался, что Климарь все-таки не согласится. Но он неожиданно быстро дал уговорить себя.
— Ладно, флотский! — пробасил он. — Сделаем все в лучшем виде! Где моя обицянка{22}, там и гулянка. Как будто никто не ждал его в лесу!
* * *
И к вечеру началась гулянка. Да какая! Герой морских и сухопутных сражений Валерик, как торпедный катер, пронесся по селу, заходя в каждую хату, приглашая всех, да в таком стремительном атакующем духе, с такими неслыханными в Глухарах книжными выражениями, шуточками-прибауточками, побасенками, с такой лихостью, что село на миг окунулось в забытую уже, казалось, мирную пору, когда загулявшие парубки выписывали замысловатые и развеселые кренделя.
Там, где побывал Валерик, долго не смолкал смех и воцарялось праздничное возбуждение. Работу гончарного заводика морячок просто-таки сорвал. Девчата высыпали из цехов во двор и, проводив гостя, долго не возвращались, приплясывали и притоптывали среди своих горшков и глечиков и напевали старую, как нельзя более подходящую к случаю:
Черноморець, матинко, черноморець.
Вывив мене, босую, на морозець,
Вывив мене, босую, ще й пытае:
«Чи е мороз, дивчина, чи немае?»
В хате Варвары морячок задержался дольше, чем в других, и вышел оттуда вытирая губы — надо думать, после чарки. Но самым поразительным успехом Валерика было то, что он приволок и установил во дворе своей хаты, под грушей, патефон. Самый настоящий патефон, киевского производства, довольно новый, с блестящей мембранной головкой и суконной накладкой на диске. Кто и как решился достать эту драгоценность из сундучных темных глубин, было неизвестно. Считалось, что ближайший от Глухаров патефон находился в Мишкольцах.
Кроме патефона Валерик раздобыл новенькую грампластинку, и не увертюру какую-нибудь, а песни Клавдии Шульженко, о которой в Глухарах уже все слышали, потому что ее песни без конца напевали солдаты, когда поблизости стоял фронт. Неудивительно, что к вечеру во дворе у Кривендихи, у стен плохо выбеленной подслеповатой хаты, собрались почти все глухарчане — у кого коленки еще гнулись. Из старых досок и кольев, вбитых в землю, соорудили столы и лавки, и вышло совсем хорошо, по-довоенному, когда один хозяин мог принять в саду сотню человек, не забывая оставить местечко для случайных гостей.