Квадраты лунного света медленно передвигались на полу. Глиняные львы и совы вспыхнули вдруг всеми красками. Они охраняли нас, диковинные мудрые звери с человечьими ликами. Антонина тихо дышала на моем плече. Мне было так спокойно и хорошо, как никогда в жизни. Я и не думал, что может быть так. Не подозревал.
— Антоша! — сказал я. — Антоша, Антоша, Антоша, Антоша…
Она, не просыпаясь, еще теснее прижалась ко мне. Один за другим закрывались длинные прямоугольники лунного света на полу. Стало темно. Странно — куда делась моя боль, жернова, тяжело вращающиеся в глубине тела? Не было, никогда не было мины-«лягушки», настойчивого шепота Дубова, повторявшего о шести часах, маски с хлороформом, никогда не было ничего дурного, страшного в жизни, а только ощущение полного спокойствия и счастья.
Свет луны вдруг поблек — ее прикрыла гряда наползающих с запада облаков. Погасли глаза глиняных зверей. Близился самый опасный час, час Горелого. И все равно мне никогда не было так хорошо и спокойно. То, что случилось, оставалось со мной. Полнота жизни и счастья! Этого никому было не отнять.
Я взглянул в угол, где еще недавно поблескивал вороненым металлом МГ. Сейчас угол скрылся во тьме. И я заснул…
Проснулся я оттого, что завизжал Буркан. Он завизжал радостно, бросившись в сени, и я все понял. Тяжелая сильная рука шарила по двери. Проскрежетала проволочка.
Открыть простую щеколду — в Глухарах никогда не знали замков — дело нехитрое. Доска с зазубринами — вот весь замок, а ключ — два скрепленных осью металлических стержня. Даже в темноте достаточно трех-четырех минут, чтобы справиться с таким запором.
Я как будто и не спал. Голова была холодной и трезвой. Пока Климарь водил согнутой проволокой, стараясь нащупать зазубрины в щеколде, я успел одеться. Антонина приподнялась, я осторожно притронулся ладонью к ее щеке; тихо, не вставай…
Спасибо Буркану. Он спас нас. Его радостный визг послужил сигналом тревоги.
Не надевая сапог, по холодным, чуть пружинящим доскам я медленно и бесшумно прошел к окну и выглянул из-за занавески. Улица была темной, но из нависших над землей облаков сочился слабый утренний свет. Силуэты домов и тополей были размазаны серым по серому.
Глаз терялся в этом монотонном сумеречном одноцветье. Поблизости, за плетнем и во дворе, я не заметил человеческих фигур. Чуть подавшись к окну и прикрывая лицо рукавом гимнастерки, чтоб не так белело, я посмотрел вдоль сруба. Здесь, у крашенной мелом стены, было светлее, чем на улице. Я различил массивную фигуру Климаря, прижавшегося к двери и орудовавшего отмычкой. Забойщик был один.