О черт! Я ничего не понимал: сидел рядом с Варварой, но думал не о ней. И так вот, раздваиваясь, терял последние остатки решительности, с какой явился сюда. Варвара пеленала меня взглядом, опутывала, лишала воли.
— Варвара! — сказал я нарочито резко и грубо. — Сядь! Не стой перед глазами.
Она тут же села. Неназойливая обволакивающая властность удивительно сочеталась в ней с готовностью повиноваться.
— Ты была с Горелым?
— Вот оно что… Дурачок, разве это важно?
— Важно! Я из-за этого пришел.
— Ах, так!.. — она сжала губы, задумалась. — Ну да, я виноватая. Красные командиры за Днепр ушли, а я тут осталась виноватая. Война мой век коротит, а я виноватая. Если и встретишь мужика, то в полицайской фуражке, и ты же виноватая!
— Да что я, прокурором пришел? — не выдержал я.
— А кто ж ты?
— Горелый бродит где-то здесь, — сказал я. — Он повесил Штебленка.
— Тебя он не повесит, чего волнуешься?
— Откуда ты знаешь, что не повесит?
— Знаю. Да, я была с Горелым! — Она говорила, подавшись ко мне через стол, и грудь тяжело легла на скатерть, крепдешин слился с полотном, а вырез открылся. — Он тебя не тронет, если будешь делать, как я говорю. Горелый сейчас не полезет на рожон, не то время! А придет зима, он вовсе уйдет.
Она разбиралась… Зимой, когда следы выдают и зверя, и человека, Горелый не станет бродить возле села.
— До снега сколько он еще может натворить! — сказал я. — Ведь гад! Фашист, бандера!
— Тебе двадцать лет, Ваня. Побереги себя. Тебя еще девки знаешь как любить будут!
— Что ты в нем нашла? — перебил я ее.
— А чего я должна находить? — сказала она снисходительно, как будто разговаривала с несмышленышем-почемучкой. — Нечего мне находить. Мужик он! Живой, не инвалид. Жениться хотел. Много ли таких в войну? Может, в нем чего и не так… Только когда один подходящий мужик на район, выбирать из чего?
— Ты виделась с ним после того, как ушли немцы?
— Вот еще! Дурочка я тебе отвечать на такие провокации.
— Не ты ли его подкармливаешь, Горелого? Рубашечки отстирываешь?
— Я?.. — Она рассмеялась. — Чтоб я на них стирала? Плохо ты меня знаешь.
— Честно говоришь?
— Вот те крест!
— Может он прийти к тебе в село?
— Почем я знаю?
— А если позовешь? Небось знаешь, кому шепнуть.
— А он сам не позовется. Он же с собой увел Нинку Семеренкову. Не меня, а Нинку! У него к ней, видать, серьез, а ко мне — так.
Да, я был слишком самоуверен, когда надевал новый френч с медалями и воображал себя хитрым и ловким эксплуататором женской наивности. Варвара ясно показывала, что наши с ней отношения ни к чему не обязывают ее. Может, вообще нельзя определить, когда разговариваешь с женщиной: лжет она или говорит правду? Умом я понимал, что Варвара кокетничает и притворяется. Но сердце было не в ладах с умом и принимало все слова за чистую истину. Вот и разберись…