— Откуда тебе известно про Семеренкову? — спросил я.
— Ну, на этот счет мы, бабы, знаем, что нужно. И чего вы это, Иван Николаевич, — она снова перешла на это игривое «вы», — допрашиваете? Вечер такой приятный! Или вы меня заарестуйте за Горелого, или не допрашивайте!
Теперь она была так близко, что я ощущал теплоту ее дыхания на щеке. От нее туалетным мылом пахло, хотя какое могло быть туалетное мыло в Глухарах, в одна тысяча девятьсот сорок четвертом?
— Не буду я тебя арестовывать! — сказал я.
Ее зрачки были против моих. Казалось, я со страшной скоростью несусь ей навстречу и мы вот-вот столкнемся, разлетимся вдребезги.
— Послушай! — взмолился я. — Ведь он тебя, наверно, любил. Он снова захочет увидеть тебя… Ты можешь помочь мне! Вызови его в село, а?
— Нет, — сказала она и отодвинулась. — Я простая баба, Иван Николаевич. Я такого не понимаю. Я тебя и себя жизни лишать не хочу. Не для того люди рождаются, чтоб сами себя губили. Так не годится.
— А что годится?
— Я скажу что. — Она накрыла мою ладонь своею. Рука у нее была горячая, как химпакет. — Переезжай ко мне. Ну, в прыймы, уж как хочешь. Тебе хорошо будет. Войну перезимуем. Заботиться буду. Ты ж раненый, тебе хорошая баба нужна. Ласковая, умелая. Я верная тебе буду. Честно! Разве бабы от доброй жизни гуляют? Я тебя беречь буду. Тебе такая, как я, нужна, поверь, с пониманием. Ну, годочка на три старшая, так то ж не беда. Все, пока молодые, молодые по-разному, а к старости все сравняются, придет час! — Она примолкла, как будто давая мне возможность подумать. — А не захочешь потом, надоест держать не буду. Тебе учиться надо, я ж понимаю, голова у тебя толковая. Ты здесь на временной побывке. А мне — хоть немного человечьей жизни. Хоть чуть-чуть. Чтоб было что вспомнить…
— А Горелый? — спросил я.
— Что — Горелый? Я ж тебя не спрашиваю про твою биографию.
— Как ему понравится?
— Пусть бы сунулся! — сказала Варвара грозно. — А то взяли бы и уехали. Нет, со мной бы ты не пропал и до мирной жизни дожил. Ты и так своей кровушки отдал досыта. О себе надо думать. Я хоть не такая грамотная, как ты, а все же ум у меня расторопнее. Я дело говорю, Ваня… Иван Николаевич!
Наверно, она дело говорила. И, наверно, искренне. Разумное предложение дожить в тепле и сытости до мирных дней. Ребята там, на фронте, небось снова ползают на брюхе за передовую. И, как всегда, вернувшись с разведданными или с «языком», кого-то недосчитывают.
— Нет, Варвара, — сказал я. — Мне такая жизнь не личит. Но вообще… спасибо!
— Не жалеешь меня? — спросила она.