Эта инициатива вызвала крайнее (правда, вполне прогнозируемое) неприятие со стороны ближайших сотрудников императора, и прежде всего Победоносцева, который мобилизовал всю свою энергию и таланты, чтобы не допустить этой, по его мнению, опасной затеи. Пробыв всего год на своем посту, Игнатьев был смещен, на его место был назначен граф Д. А. Толстой. «Имя графа Толстого само по себе уже есть манифест, программа», – писал Катков. С этим легко было согласиться. В обществе ненавидели Толстого как бывшего министра народного просвещения и обер-прокурора Святейшего Синода. Он прочно ассоциировался с реформой гимназии, где теперь все было подчинено изучению мертвых языков – латыни и греческого. По мысли Толстого, это многотрудное занятие должно было уберечь гимназистов от революционных идей. Лорис-Меликов считал увольнение Толстого с должности министра народного просвещения в 1880 г. одним из самых значимых достижений своего «правления». Узнав об этой отставке, даже малознакомые люди на улицах Петербурга приветствовали друг друга словами «Толстой смещен». Теперь же Толстой вознесся куда выше своего прежнего положения. Это предвещало новый политический курс.
Художник А. Н. Бенуа так вспоминал о своей встрече с императором Александром III в 1889 г.: «Меня поразила его “громоздкость” – как-никак величие. До тех пор мне очень не нравилось что-то “мужицкое”, что было в наружности государя, знакомой мне по его официальным портретам… И прямо безобразной казалась мне на этих портретах одежда (мундир) государя – особенно в сравнении с элегантным видом его отца и деда… Но вот в натуре обо всем этом забывалось, до того само лицо государя поражало своей значительностью. Особенно поразил меня взгляд его светлых (серых? голубых?) глаз. Проходя под тем местом, где я находился, он на секунду поднял голову, и я точно сейчас испытываю то, что я тогда почувствовал от встречи наших взоров. Этот холодный стальной взгляд, в котором было что-то грозное и тревожное, производил впечатление удара. Царский взгляд! Взгляд человека, стоящего выше всех, но который несет чудовищное бремя и который ежесекундно должен опасаться за свою жизнь и за жизнь своих близких! В последующие годы мне доводилось несколько раз быть вблизи императора, отвечать на задаваемые им вопросы, слышать его речь и шутки, и тогда я не испытывал ни малейшей робости. В более обыденной обстановке… Александр III мог быть и мил, и прост, и даже… “уютен”. Но в тот вечер в Мариинском театре впечатление от него было иное… странное и грозное».