Огромные, от пола до потолка, лаковые двери распахнулись навстречу как будто сами собой. Дневной свет хлынул из них белым потоком, слепя, заставляя жмуриться. В голове ведуньи мелькнула мысль, что, наверное, она увидит то же самое, когда умрёт: белый свет, а за ним Тьму.
И как будто по заказу, её персональная тьма наступила, ослепив ничуть не хуже сияния. Просто лекарку грубо, головой вперёд, зашвырнули в карету — без окон и даже без сидений. И всего с одной дверцей. Которая тут же и захлопнулась как крышка сундука.
Или гроба.
Жить нужно или с юмором. Или с психиатром.
Из наблюдений мистрис Шор
Запястья, с которых верёвки снять никто так и не удосужился, отекли и онемели — Арха их почти не чувствовала. Зато о плечах она не могла забыть ни на минуту. Боль вгрызалась даже не в мышцы, а в кости. Да ещё с таким усердием, что хотелось самой себе руки оторвать.
Ведунья потёрлась спиной о ледяные, грубые, как наждак, камни стены. Но это приносило облегчение совсем ненадолго.
Сначала девушка пыталась ходить по крохотной камере: три шага вдоль, три поперёк, а по диагонали получалось больше четырёх, но меньше пяти. Но когда за зарешеченным окошком, прорезанным под самым потолком, стемнело, а где-то снаружи зажгли магические фонари, стало так холодно, что ведунье было уже не до ходьбы. Она только и смогла, что сжаться в комок на тонком, воняющем плесенью тюфяке. Умом-то Арха понимала, что надо продолжать двигаться, но заставить себя не могла. Она не просто замёрзла — заледенела. Все, что находилось под невыносимо ноющими костями, превратилось в куски льда.
Так и просидев до рассвета, временами проваливаясь в какой-то полубред с кружащими кровавыми лужами на мраморе, красными мундирами и хохочущими демонами.
Утро облегчения не принесло, хотя и стало немного теплее. С кистями своими Арха мысленно распрощалась. Конечно, верёвки стягивали не слишком сильно, но больше чем десять часов с вывернутыми за спину руками благополучно закончиться просто не могли. Странно, но ни есть, ни пить не хотелось совершенно. И страха не было. Скорее, какое-то отупение, словно ведунья действительно превратилась в замёрзший студень. Вроде бы снаружи и корка, а внутри дрожащее желе.
Лекарке даже и в голову не пришло, что можно, наверное, кого-нибудь позвать. Или хотя бы ногой по двери треснуть, привлекая к себе внимание. Но Архе начало мерещиться, что она в этой камере не одну ночь, а уже несколько лет сидит. И сидеть так будет долго, наверное, вечность. Вполне возможно, что никакого мира за толстыми стенами и грубо сколоченной дверью уже и вовсе нет. Пропал, растворился. А, значит, и дёргаться смысла не имеет.