— Когда? — телефон стал скользить в мокрой ладони.
— Может быть, на следующих выходных.
— Может быть?
— Может быть. Не знаю. Как-то оно все…
— Как? — его голос задрожал. Он все понял.
— Да вот как-то так. Извини. Пока.
Её слова сменились короткими гудками — такими же короткими и нелепыми, как её смущенное «извини».
Теплый разнеженный сентябрь вдруг превратился в октябрь — и весь мир, до того момента сладко припекавший солнцем неприкрытую голову, вдруг ливнем обрушился на Петра, мокрым холодом затекая за воротник его рубашки. Секунду спустя октябрь стал ноябрем, и мир стал бить Петра по лицу колючими пощечинами ветра с Финского залива. И когда ноябрь за одно мгновение сменился декабрем, а затем январем и февралем, весь мир, вся чертова вселенная, все созданное когда-либо господом богом мигом заледенело, не успев стечь с крыши дома. Оно повисло над головой Петра огромной двухметровой сосулькой; и едва февраль стал мартом, оно с оглушительным колокольным звоном сорвалось вниз и рухнуло на голову. Врезалось ровно в темечко заостренным концом, пробив череп и войдя в мозг, затем размолотило язык и зубы, прошило насквозь все тело: рассекло сердце, легкие, желудок и печень, переломало ребра и вышло из правой ступни, пригвоздив Петра к замерзшему асфальту до следующего лета.
— Слушайте все! Не тратьте патроны! Нужно дождаться, когда монстр подберется ближе, чтобы нанести точный удар!
— То есть можно дозвониться. Услышать голос живого человека, интонацию. Это другое…
— …поднять уровень боевой готовности армии Соединенных Штатов по всему миру…
— …позволяет также добавлять воду прямо во время готовки. Обратите внимание. Чтобы ваша пароварка заработала…
— А второе я сделал специально для Пикачу. Видите, я смешал его с гелем!
— Пожалуйста, перестань.
— …новый нападающий явно не справляется со своими обязанностями, и вот мы видим, как его мяч…
— Пожалуйста, успокойся и перестань.
— …и очень может быть, что мы никогда не осознаем фатальности этой ошибки…
— Успокойся и перестань щелкать каналы. — Герман выхватил пульт и выключил телевизор.
Петр поднял глаза к потолку: тишина затянула шею петлей, прыгнула с люстры и закачалась, тело её выгнулось в судороге, лицо покраснело и перекосилось.
Через несколько минут Сонечка и Венедикт вышли из ванной — потные, разгоряченные. Они прошли в кухню, смеясь. Петр посмотрел на них, и его правое веко задергалось.
— Убирайтесь отсюда, — произнес он так слабо, что даже тишина продолжала качаться под люстрой, не услышав его слов.
Они растерянно переглянулись и обменялись улыбками.