— Сергей Михайлович, побойтесь бога, — сказала Соня. — Человек устал, с раннего утра возился с раскаленным металлом.
— Ничего, ничего, его силы беспредельны. Покажи их, Митя, а то ведь меня посчитают болтуном. Покажи.
Рогачев застенчиво улыбнулся, пожал плечами, но повернулся, нырнул под полог и тут же вынес двухпудовые гири. Он поднял их и с полминуты продержал в горизонтально вытянутых руках.
— Видели, видели?! — вскричал Кравчинский. — Спасибо, Митя. Садись, пей чай.
— Как же, чаем только и угощать рабочего человека, — сказала Соня.
Она принесла черного хлеба и колбасы.
— Ну, друзья, что скажете о «Пугачевщине»? — спросил Кравчинский.
— Слишком уж подробно все излагается, — сказала Лариса Синегуб. — Это будет отвлекать читателя от главной мысли автора.
— Нет, я считаю, что подробности рассказа бьют в цель, — возразил Клеменц.
— Да, они вызывают зримое представление бунта, — сказал Кропоткин. — И действительно бьют в цель — призывают к восстанию. Но во имя чего восставать? Автор должен был бы набросать картину будущего социального устройства. Хоть штрихами.
— Слышишь, Лев? — сказал Кравчинский. — Придется доработать. Бунт описал ты захватывающе, но надо показать, к чему должно привести победное народное восстание.
— Я описал то, что мог описать, — сказал Тихомиров. — За большее не берусь.
— Но кто будет доделывать?
— Кто хочет и может.
— И ты доверяешь?
— Я не щепетилен.
— Петр Алексеевич, — сказал Кравчинский, — бери рукопись, доведи ее до дела.
— Может, сам возьмешься? — сказал Кропоткин. — Ты ведь у нас лучший мастер переделки. «Слова верующего» так переработал, что не узнать. Кстати, твоего Ламенне мне летом напомнил один деревенский священник. Отец Николай. Он тоже объединяет социализм с христианством, но признает необходимость революции, в отличие от твоего аббата. Ломайте, говорит, а строить Христос поможет.
— Благословил, стало быть? — усмехнулся Кравчинский. — Что ж, будем ломать. — Он взял у Тихомирова рукопись и подал ее Кропоткину. — Доработай, Петр Алексеевич. Я не могу этим заняться. Пишу сказку. «Мудрицу Наумовну». Не знаю, получится ли. Хочу изложить «Капитал» Маркса в форме аллегорической повести.
В коридоре послышался громкий дробный топот, точно шел, приближаясь, целый взвод вразнобой шагающих солдат.
— Это мои ученики, — сказала Соня и, подбежав к двери, распахнула ее.
В комнату ввалилась толпа рабочих.
— Вот он, самородок-то, — кивнув на одного из них, шепнул Синегуб Кропоткину. — Петр Алексеев. Поговорите с ним, потом зайдете ко мне.
Алексеев, кудлатый, с молодыми усиками, в черном суконном казакине, наглухо застегнутом на крючки до самого подбородка, молодцевато поклонился застольной компании.