Крылов застегнул полушубок, надел лохматую собачью шапку и грубошерстные пестрые варежки. Поднял корзину, накинул ременную лямку на плечо.
— Прощайте, друзья, — поклонился он и вышел.
Друзья, не раздеваясь, сели к столу. Чарушин налил себе чаю в Гришину чашку.
— Мы можем больше с ним не встретиться, — сказал Кропоткин. — Вот здесь ты меня познакомил с учениками. Прошел год с лишним, и вот они уходят. Хорошо, конечно, а расставаться тяжко. Как сложится их судьба? Шовель не угодил в тюрьму, а наш Гриша едва ли избежит ее. Россия.
— Не надо предвещать, дружище, — сказал Чарушин. — Не будем думать о тюрьме. Полагаю, она еще далеко.
Не один Чарушин, но и все «чайковцы» стали уж думать, что тюрьма еще далеко: прошло после шлиссельбургских арестов полтора месяца, а набеги не повторялись.
Истек семьдесят третий год. В предпоследний день его Кропоткин, провожая Клеменца в Тверскую губернию, вспомнил осенний разговор с ним.
— А ведь не сбылось твое предсказание, — сказал он. — Нас не загребут в этом году.
— Начали загребать, да остановились, — сказал Клеменц. — Наполовину сбылось.
Они стояли на дебаркадере Николаевского вокзала перед вагоном поезда, готового вот-вот двинуться. Дмитрий был в меховой шапке и овчинном полушубке, но по привычке все кутался в плед. Нагольный полушубок и плед! Только Митенька мог так нарядиться. Сменил пальтишко, сменил рыжую шляпенку, а с этим ветхим, обшарпанным пледом расстаться не хочет.
— Ты будешь отпугивать мужиков, — сказал Кропоткин.
— Что ты имеешь в виду?
— Этот студенческий плед.
— А я в сумке буду его носить. Будет чем укрыться. В мужицкой избе постеленки лишней не водится.
— Присмотри там за Гришей, пускай поосторожнее с нашими брошюрами.
— Он парень сообразительный.
Ударил колокол, и Клеменц кинулся в вагон, не обняв друга, даже не подав ему руки. На подножке он обернулся.
— Выпей, Петя, за меня бокал шампанского в Новый год.
…Новый год Кропоткин встретил в кругу старых знакомых. Захотел еще раз подняться в аристократические верхи и проведать, каковы там ныне веянья.
Человеку, впервые попавшему в высший свет, эти веянья показались бы весьма прогрессивными. Но Кропоткин, слушая новогодние застольные речи, скоро убедился, что ничего нового в настроении фрондирующих дворян не появилось. Гости его бывшего друга говорили о медленности эволюции, о косности русского народа, о гражданском долге дворянской интеллигенции. Россию надо всколыхнуть. Так понесемте же, господа, свет в темные деревни, поможем мужику, нашему несчастному собрату, выбраться из невежества и нужды, пойдем на жертвы во имя возрождения страны, которая так смело рванулась вперед с конца минувшего правления, но вот опять остановилась. Надо решительнее менять государственные порядки, следуя великому замыслу реформ. Кропоткин понимал, что господа эти действительно хотят изменения коснеющих порядков, но только такого изменения, какое бы не нарушило их собственного благосостояния. Наигранное великодушие. Искусственное возбуждение. Выспренние обкатанные речи, заученные изящные позы и движения, холодное сияние улыбок. Ослепительный блеск поверхности. Не заглянешь, не пробьешься ни в одну душу. Торжественная праздничная ложь. Удручающая, удушливая.