— Но ведь земля-то — мирская, — сказал Кропоткин. — Общество вправе не дать выдел.
— Какое там право? Все права — у старосты, у волостного старшины, у исправника. Община задавлена.
— Какой же выход, Григорий… Как вас по батюшке?
— Федорович.
— Какой же выход, Григорий Федорович?
Крылов пожал плечами.
— Община — это ведь народ, — сказал Кропоткин, — а народ — огромная сила.
В сенях послышался топот и говор людей. Чарушин бросился встретить пришедших.
Минуту спустя в зал ввалила целая толпа фабричных. Их было человек двадцать. Значит, напрасно тревожился Чарушин: работа прошлой зимы не пропала.
Все расселись вокруг стола и у стен. Затихли. Тут вошла недавно вернувшаяся из-за границы Александра Корнилова, красивая, но не по-женски суровая барышня, совсем не похожая на свою миловидную и жизнерадостную сестру Любу. Она изучала в Вене акушерство. Кропоткина на днях познакомил с ней Клеменц (Дмитрий вышел из укрытия, потому что Тейльса изловили и вывезли из Петербурга), познакомил мельком, на улице. Теперь Кропоткин мог поближе узнать эту «непреклонную якобинку», как ее аттестовали заочно друзья.
Чарушин встал, предложив свой стул Корниловой. Она села рядом с Кропоткиным.
— Друзья, — обратился Чарушин к рабочим, — представляю вам новых учителей. Прошлой зимой мы ходили заниматься в ваши артельные квартиры, теперь у нас есть хорошие помещения. Для школьных занятий — комнаты, для общих бесед — зал. Сегодня начнем, может быть, с того, что вы расскажете, как пожили в родных краях?
— Нет, мы лучше послушаем новых учителей, — сказал кто-то.
— Можно начать и с этого, — согласился Чарушин. — Они недавно побывали за границей…
— Вот-вот, пускай расскажут, как живут там рабочие.
— Хорошо, расскажут, — сказал Чарушин и отошел от стола.
Кропоткин и Корнилова переглянулись.
— Пускай барышня первая, — сказал бойкий Шабунин. — Да сидите, сидите, не утруждайтесь.
И Корнилова, такая серьезная, строгая, поднялась было, но тут же опустилась, как робкая послушная гимназистка. В Европе она, конечно, хорошо освоилась не только в митингующих студенческих кругах, но и в рабочей среде, а вот перед фабричными русскими рабочими, которых еще не знала («чайковцы» познакомились с ними после ее отъезда в Вену), как-то растерялась. Однако скоро сосредоточилась и заговорила свободно.
Она рассказывала о жизни австрийских и немецких рабочих, о том, что они, хотя и менее угнетенные, чем их русские собратья, вступают в борьбу с капиталом, объединяются в общества и союзы и среди них уже появились талантливые предводители. Лейпцигский токарь Август Бебель пять лет назад стал председателем Союза немецких рабочих обществ и был выбран в рейхстаг. Он и Либкнехт создали Социал-демократическую партию и возглавили ее. Но Бебель теперь сидит в тюрьме. Его обвинили в государственной измене. В чем нашли эту измену? Да в том, что он протестовал против военного кредита и защищал в рейхстаге Парижскую коммуну. Именно это не могли простить ему, когда судили, а он и на суде бесстрашно разоблачал захватническую политику Вильгельма и Бисмарка. Нет, ничто не сломит верного и стойкого предводителя рабочих. Он выйдет из тюрьмы и снова возглавит движение. Вернется еще и в рейхстаг.